М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 79

ий, идя подле княгини,

- что гробницы Пересвета и Осляби вовсе не древние, они поставлены на могилах

этих иноков по приказанию Екатерины II.



- Да это все равно! - отвечала княгиня. - Главное, что они тут

похоронены. Признаюсь, я очень люблю эти грустные перелинажи! Для души

чувствительной, для сердца нежного все эти меланхолические воспоминания

чрезвычайно приятны!.. Знаете ли что, Николай Степанович, теперь вы нас ведете на

могилы этих монахов, а после я вас поведу взглянуть на пруд, в котором утопилась

бедная Лиза.



- Какая Лиза? - спросил Прилуцкий.



- Какая Лиза? Ну, та самая, которую погубил злодей Эраст. Да неужели ты

не знаешь, кто была бедная Лиза?



- Нет, тетушка. Я много знавал и бедных и богатых Лиз, только из моих

знакомых ни одна не утопилась.



- Так ты не читал этой прелестной повести?



- Повести?.. Постойте?.. А, точно... теперь вспомнил!.. Я читал ее, когда еще

был мальчиком лет десяти; тогда эта повесть мне очень понравилась.



- А теперь?



- И, ma tante, ведь я уж не ребенок!



- Кажется, и я не дитя, Александр, - возразила с приметной досадой

княгиня, - однако ж я и теперь восхищаюсь этим образцовым произведением...

Может быть, оттого, что не похожу на этих бездушных людей...



- Которые не имеют голоса на дворянских выборах, - подхватил

Прилуцкий. - Кузина, каков каламбур?



- Я каламбуров не люблю, а особливо, когда их не понимаю, - сказала

очень сухо княжна.



- Так ты не знаешь, - продолжал Прилуцкий, - что на дворянских

выборах все помещики, у которых нет ста душ, не имеют голосов и называются,

смотря по их состоянию, малодушными или даже вовсе бездушными?



- А я, - сказала княгиня, - называю бездушными тех, которые над всеми

смеются, всеми пренебрегают, ничего не любят, для которых хороший

страсбургский пирог приятнее всякого сердечного наслаждения...



- Ну, нет, ma tante! - прервал Прилуцкий. - Вот если б вы сказали сытнее,

так я не стал бы с вами спорить.



- Да что с тобою говорить, Александр. Мы друг друга никогда не поймем!



Прилуцкий улыбнулся и не отвечал ни слова. В продолжение этого разговора

мы дошли до Старого Симонова. Услужливый поромпрь отпер нам церкось, показал

надгробные камни Пересвета и Осляби, несколько древних икон и остался очень

доволен двугривенным, который дал ему за труды Николай Степанович

Соликамский.



- Ну, - сказала княгиня, когда мы сошли с церковного погоста, - теперь

моя очередь быть вашим чичероне.



- Видите ли вы вон там, за городским валом, эту семью унылых берез: они

растут на берегу пруда, в котором утонула бедная Лиза.



- Я вижу два дуба, - сказал Прилуцкий, - из которых один высох, да

несколько берез, если не унылых, так, по крайней мере, очень жалких.



- В самом деле, - прервала княгиня, - куда девались эти огромные,

развесистые березы, которые склонялись так живописно над водою? Я помню, они

были все покрыты надписями.



- Да, может быть, мы и теперь найдем какие-нибудь надписи, - сказал я.



- Но уж, верно, не такие, - подхватила княгиня, - какие сочиняли в

старину московские поэты. О, сколько в этих стихах было истинного чувства. Нет,

нынче не умеют так писать. Я помню, один из московских поэтов, князь Платочкин,

написал при мне карандашом на березе четыре стиха; я их не забыла:



Я здесь люблю мечтать Под тению березы, О бедой Лизе вспоминать И лить сердечны слезы.



Не правда ли, Оленька, что эти стихи очень милы?



- Может быть, маменька, только мне кажется, что и я бы могла написать

такие стихи.



- То-то и есть, что кажется, а попробуй, так и не напишешь. Нет, мой друг,

князь Платочкин был в свое время известным поэтом. Я помню, как мы все гонялись

за ним в Слободском саду, а он этого как будто и не замечает, идет себе

задумавшись, остановится, вынет карандаш, попишет у себя в книжке и подйет

опять. Конечно, Платочкин далеко не был таким поэтом, как автор "Бедной Лизы",

но какие он писал мадригалы, триолеты, так я тебе скажу - прелесть!.. Ну, вот мы и

пришли!



Я помог княгине взойти на земляную насыпь, которая окружает со всех

сторон небольшой прудик, более похожий на дождевую лужу, чем на пруд.



- Посмотрите, тетушка, - сказал Прилуцкий, указывая на одну березу, -

не при вас ли были писаны эти стихи?



- Где, мой друг? Где?



- А вот здесь! Видите?.. Карандашом.



- Да, точно! Только я никак не могу разобрать. У тебя, Алексагдр, глаза

помоложе моих, - прочти-ка, мой Друг!



Прилуцкий не вдруг разобрал надпись, однако ж прочел наконец кое-как

следующие стихи:



Созданье легкое минутного каприза, Пустая выдумка и дичь! Ну, что за Сафо эта Лиза? И что за Ловелас какой-нибудь москвич?



- Ах, боже мой! Да это, кажется, эпиграмма?



- Да, тетушка! И мне кажется, что это не мадригал.



- Хороши же ваши теперешние стихотворцы!.. Бездушники! Да что и

говорить, для них нет ничего святого!



- Постойте, тетушка! Вот еще другие стихи - может быть, эти лучше.



- Не верю; если они писаны недавно, так, верно, какая-нибудь гадость,

однако ж, так и быть, прочти!



Прилуцкий прочел довольно бегло следующее двустишие:



Ну, можно ль поступитт безумнее и хуже: Влюбиться в сорванца и утопиться в луже?



- Фи, какая глупость! - вскричала княгиня. - Да уж не ты ли нам все это

сочиняешь, Александр?



- Я, ma tante? Что вы! Да я и прозой-то по-русски плохо пишу.



- Ну, не правду ли я говорила, что в наше время поэты были не то, что

теперь: тогда умели чувствовать и выражали это в прекрасных стихах... А нынешние

писатели что такое?.. Грязная проза, дурные стихи... Не правда ли, Богдан Ильич?



- Извините, княгиня, - отвечал я, - стихи нынче пишут вообще гораздо

лучше прежнего, - в них больше мыслей, но зато в них часто выражаются какие-то

неистовые, буйные страсти. Эта модная поэзия, которую французы называют

растрепанной (echevelиe), в отношении к прежней нашей поэзии, скромной,

опрятной, но несколько бесцветной, то же самое, что исполненная огня и силы

безумная цыганская пляска в сравнении с чинным, благопристойным, но почти

безжизненным менуэтом. Что ж делать, - век на век не приходит. В наше время

поэты ворковали как голубки, а теперь они ревут подчас, как дикиие звери. Бывало,

нежная мать, убаюкивая свое дитя, поет:



Спи, мой ангел, успокойся! Баюшки-баю!



А теперь в какой-нибудь колыбельной песне та же маменька поет:



Спи, пострел, пока невинный! Баюшки-баю!



- Ах, что вы, что вы! - вскричала княгиня. - Да неужели в самом деле

пишут такие ужасы? - И пишут, княгиня, и печатают!



- А что ж, по-вашему, - сказал Прилуцкий, - лучше, что ли, это прежнее

голубиное воркованье?



- Нет, Александр Васильевич, по мне, и то и другое нехорошо: можно и не

ворковать и не бесноваться. А что можно, так это нам доказывали и теперь

доказывают писатели с истинным дарованием, которые никогда не гоняются за

минутным успехом.



- Пойдем, Оленька, - прервала княгиня, - я не хочу зесь дольше

оставаться. Богдан Ильич, дайте мне вашу руку. Ну, скажиье мне, - продолжала

она, идя со мною к монастырю, - не правда ли, что в старину все было лучше

нынешнего? Не правда ли, что наше новое поколение, наши молодые люди...



- Гораздо нас помоложе, княгиня? Да, правда. И, признаюсь, я за это на них

очень зол.



- Вы все шутите, а я вас спрашиваю не шутя. Ну, скажите, на что они

похожи?



- Я думаю, что они очень походят на то, чем мы были с вами лет тридцать

пять тому назад. А если многое, что казалось нам прекрасным, кажется им смешным,

так это весьма естественно. Вспомните, как мы смеялись над пудреными париками и

робронами наших дедов и бабушек, а ведь они были уверены, что лучше наряда

придумать не можно. Что ж делать, я уж вам сказал, что век на век не приходит;

одни только страсти наши остаются неизменными, а нравы, обычаи, понятия и

общественные условия не могут не изменяться. Чтоб оградить их от этого

изменения, мы должны бы были, как наши соседи китайцы, никого к себе не пускать

и сами никуда не ездить. Всегда ли эти изменения бывают к лучшему - это другой

вопрос, но что они сделались для нас неизбежными, об этом, кажется, и говорить

нечего.



- Неизбежными!.. - повтгрил Соликамский, который шел позади нас

вместе с Прилуцким. - Неизбежными!.. Да этак, пожалуй, кончится тем, что мы

сделаемся французами или немцами.



- О, нет, любезный, - сказал я, - это совсем другое дело. Нам точно так же

нельзя сделаться французами, как французам русскими. Все эти изменения в нравах

и обычаях, как необходимые следствия просвещения, опыта и частых сношений с

соседними народами, могут ст временем сблизить все поколения, но эти, так сказать,

кровные, родовые свойства каждого народа, его недостатки и достоинства, хорошие

и дурные склонности, быть может, облекутся в лучшие формы, получат другие

названия, но в существе своем останутся всё те же. Например, какое найдете вы

сходство у нынешних парижан с теми, которые жили в Париже, когда еще он

назывался Лютециею? А, несмотря на это совершенное изменение в понятиях и

образе жизни, французы остались все теми же французами. Они, конечно, очень

много переняли у своих заво
Страница 79 из 109 Следующая страница