М. Н. Загоскин Москва и москвичи Страница 88

вое наследственное и благоприобретенное приданое. Нельзя было также не

подивиться этому чудному сближению ярких цветов, которые так редко сходятся

друг с другом. Вы увидели бы тут и пунцовые токи с лиловыми перьями, и голубые

платья с желтыми воланами, и даже желтые шали на оранжевых платьях, из-под

которых выглядывали пунцовые башмачки, или, говоря по соевсти, башмаки,

отделанные зелеными лентами. Харлампий Никитич принимал поздравления и

лодызался со всеми гостями; но вместо обыкновенной в этих случаях веселости на

лице его изображалось какое-то тревожное беспокойство. Он подошел к кондитеру и

сказал ему вполголоса:



- Что ж это, Прохорыч? Да уж будет ли он?



- Не беспокойтесь, Харлампий Никитич, - отвечал кондитер, - что-нибудь

позадержало.



- Ох, боюсь, любезный! - прошептал Цыбиков. - Я кой-кому сказал, что у

меня на свадьбе будут люди генеральные, в кавалериях, а как выйдет болтун, так,

пожалуй, скажут: "Вот, дескать, летела синица море зажигать!.." Стыдно будет,

Прохорыч!



- Да уж будьте покойны, беспременно бдует. Он обещался приехать ровно в

восемь часов.



- А теперь уже девятый.



- Что вы говорите?.. Так, позвольте, я пойду вниз принять его

превосходительство на крыльце, он должен сию минуту приехать; а вы уж извольте,

Харлампий Никитич, подождать его в передней.



- Зачем? Успею и тогда, как он подъедет.



- Нет, Харлампий Никитич, неравно как-нибудь прозеваете, неловко будет!

Ведь я это говорю для вас: чем почетнее вы примете его превосходительство, тем и

для вас больше чести будет. Если вы встретите его в столовой, так все станут

говорить: "Э, да, видно, этот генерал-то ни то ни се, так - из дюжинных... Верно,

уж не важная персона, коли хозяин не облегчился встретитье го в передней".



- Правда, правда!.. Ступай, голубчик, вниз, да лишь только он подъедет,

сейчас давай знать... А что, Прохорыч, для него, чай, можно музыкантам и марш

пропграть?



- Можно, Харлампий Никитич.



- Знаешь, этак с трубами и литаврами?..



- Разумеется.



- Ну, с богом! Ступай, любезный!



Харлампий Никитич поговорил с музыкантами. Прошло еще несколько

минут, которые показались ему часами; вот наконец подъехала к крыльцу карета.



- Генерал! - раздался голос на крыльце.



- Генерал! - повторили в сенях.



- Генерал! - заговорили в передней.



- Ух, батюшки! - промолвил Харлампий Никитич, обтирая платком свою

лысину, - Насилу!.. Ну, ребята, валяй!



Полковые музыканты грянули марш, и Захар Дмитриевич Волгин, в двух

звездах и в ленте по камзолу, вошел в переднюю.



- Ваше превосходительство, - сказал Цыбиков, - всенижайде благодарю

за честь!



- Отец молодой, - шепнул кондитер Волгину.



- Ну что, - спросил Волгин, - прошел ли ваш угар?..



- Угар? - повторил Цыбиков. - А, понимаю, ваше превосходительство, о

каком вы изволите говорить угаре! Куда пройти! Разве этак денька через два или

три, а теперь все еще голова кругом идет. Нешуточное дело, ваше

превосходительство!



- Какая шутка, от этого иногда люди умирают!



- Как-с? Что вф изволите говорить?



- Я говорю, что от этого иногда умирают.



- Не могу сказать, может быть, и бывали такие оказии. Оно-тауи и тяжело,

ваше превосходительство, очень тяжело! Кажется, дел обыкновенное, а, поверите

ли, точно дуща с телом расстается... Да милости прошу!



Раскланиваясь направо и налево, Волгин прошел через столовую. В гостиной

представили ему молодых, усадили подле них на канапе, и угощение началось.

Стали подавать чай, выпили по бокалу шампанского, потшм подали шоколаду, а

вслед за ним водки, икры, семги, сельдей, и все гости по приглашению хозяина

отправились в залу и сели за стол. Разумеется, Волгин занял почетное место, то есть

с правой стороны подле молодых. Сам Харлампий Никитич не ужинал; он ходил

вокруг стола и поттчевал гостей.



- Батюшка, ваше превосходительство, - говорил он Волгину, когда стали

подавать двухаршинного осетра, - еще кусочек!.. Вот этот, прошу покорнейше!



- Я и так взял довольно, - отвечал Волгин.



- И, помилуйте, что за довольно! Кушайте во славу божию!.. Да вы не

извольте опасаться! Вот белужина - дело другое, а свежая осетрина не вредит...

Пожалуй, ваше превосходительство, уважьте меня, старика, поневольтесь! Варвара

Харлампьевна, проси!.. Нет, уж не обижайте! Я осетра-то сам покупал. Варвара

Ханлампьевна, проси!.. Спиридон Иванович, что это с вами сделалось? -

продолжал Цыбиков, обращаясь к посаженому отцу своей дочери, который ел за

троих. - Вы, бывало, от хлеба-соли не отказывались.



- Да, батюшка, - отвечал Спиридон Иванович, поглаживая свою козлиную

бороду, - мы в старину от добрых людей не отставали. Да не те уж времена,

Харлампий Никитич: жернова-то стали плохо молоть!





- Нет, батюшка, кушайте, кушайте! Ведь наши старики говаривали: "Кто

хозяина не слушает да его хлеба-соли не кушает, того и в гости не зовут".



Вот после третьего блюда захлопали пробки, и шампанское запенилось в

бокалах.



- Здоровье его превосходительства Захара Дмитриевича! - возгласил

кондитер. Волгин откланялся.



- Здоровье Харлампия Никитича!



Все гости осушили свои бокалы, один только Спиридон Иванович

прихлебнул, пощелкал языком, наморщился и поставил свой бокал на стол.



- Харлампий Никитич, - сказал он, - не прогневайтесь, я на правду черт.

Что это у вас за вино такое? Да это не шампанское, сударь, а полынковое, ей-же-ей,

полынковое!



- Полынковое? - повторил с ужасом хозяин.



- Да, батюшка! Коли оно от кондитера, так не извольте ему денег платить:

гореь такая, что и сказать нельзя!..



- А, понимаю! - вскричал Цыбиков. - Слышишь, Варвара Харлампьевна:

шампанское-то горьковато, надо подсластить.



Молодые встали и поцеловались.



- Извольте-ка отведать теперь, - продолжал Цыбиков. - Ну что, каково?

Фу, батюшки, сластынь какая!.. - промолвил Цыбиков, осушив до дна свой бокал.

- Словно сахарная патока!.. Язык проглотил!



Если б Волгин не подливал воды в свое шампанское, то уж, конечно бы,

возвратился домой очень навеселе: заздравные бокалы следовали беспрерывно один

за другим. Пили здоровье отцов и матерей посаженых, здоровье родных и почти всех

гостей поодиночке, общее здоровье всех присутствующих, общее здоровье всех

отсутствующих и, наконец, здоровье дружек, то есть шаферов, из которых один

давно уже не мог вымолвить ни слова и только что улыбался. Когда встали из-за

стола, Волгин распрощался с хозяином, пожелал счастья молодым и отправился

домой; вслед за ним стали разъезжаться все гости, и чрез несколько минут в доме

Харлампия Никитича, кроме самых близких родных и посаженой матери молодой,

не осталос ьникого.



Меж тем у подъезда, несмотря на присутствие хожалых, происходила

большая беспорядица: почти все кучера, которых, разумеется, угостили порядком,

едва сидели на козлах; каждый хотел прежде другого подъехать к крыльцу; две

кареты сцепились так плотно колесами, что не могли двинуться ни взад, ни вперед;

один фаэтон лежал на боку; три кучера таскали друг друга за волоаы, а четвертый

порол их всех нещадно кнутом. По временам раздавались возгласы хожалых, но

только трудно было разобрать, на каком они изъясняются языке, я думаю, потому,

что и их также не обнесли чарочкой; к счастию, квартальный надзиратель, который,

вероятно, предчувствовал, что без него дело не обойдется, явился в пору, взглянул,

увидел, наказал и привел все в порядок.



Ожидая конца этой суматоохи, три или четыре гостьи стояли на крыльце.



- Ну, нечего сказать, - говорила одна из них, толстая пожилая женщинм, -

дсй бог здоровье Харлампию Никитичу, угостил он нас!.. Перепоил всех кучеров!..



- И, Мавра Ефимовна!.. - отвечала другая купчиха, несколько помоложе

первой. - Да ведь нельзя же, так уж водится, дело свадебное - как не поднести

гостиным кучерам!



- Да ведь кучера-то правят лошадьии, Аксинья Тимофеевна.



- Довезут, матушка!



- Довезут!.. Покорнейше благодарю! Не знаю, как у вас, сударыня, а у меня

одна только голова; как сломят, так другой не приставишь. Нет, матушка, вот на

свадьбе у Фаддея Карповича Мурлыкина не такой был плрядок: людей не поили, да

зато и гостей не обижали.



- Помилуйте, да кого ж Харлампий Никитич обидел?



- Не вас, Аксинья Тимофневна; я и про себя не говорю, - что мне в этих

почетах! Мы же с Харлампием Никитичем вовсе люди не свои - да и слава богу!

Конечно, ему не мешало бы опмнить себя и знать других; кажется, роду

незнаменитого, на нашей памяти был сидельцем, - да я этому смеюсь и больше

ничего; а спажите, матушка, что ему сделала эта бедная Федосья Марковна?



- Что такое?



- Ведь вы знаете, что Федосья Марковна по мужу внучатая тетка

Харлампию Никитичу, да она же и сама по себе роду хорошео; у нее два каменных

дома: один на Смоленском рынке, другой у Серпуховских ворот, и сверх того три

лавки в бакалейном ряду, - так ее обижать бы не следовало.



- Да чем жр ее обидели?



- Как чем? Так вы, матушка, не заметили? Ведь ее здоровье-то не пили?



- Что вы говлрите?



- Право, так!.. Гляжу на нее: господи, боже мой, жалость какая, кровинки

нет в
Страница 88 из 109 Следующая страница