чень хотелось
показаться дедушке во всей красоте моего обер-офицерского звания, но это желание
не могло исполниться прежще окончания войны. Вот наконец увенчанные лаврами
храбрые гвардейские полки возвратились в Петербург, я взял отпуск и поскакал на
перекладных в Тужиловку - так называлось село, в котором жил мой дедушка. Это
было в глубокую осень, в самую ужасную слякоть и распутицу. И зимой
деревенский быт не много имеет приятностей, но в дурную, дождливую осень эта
однообразная жизнь превращается в какое-то тюремное заключение, которое
становится под конец совершенно несносным. Прогуливаться по колено в грязи
вовсе не весело, прокатиться под дождем также большой забавы нет. А эти
туманные небеса, этот ленивый осенний дождь, который не идет, а капает с утра до
вечера, эти ранние вечера, бесконечные темные ночи - все это наведет на вас такую
тоску, что вы поневоле станете завидовать суркам, которые спят по нескольку
месяцев сряду. Конечно, для псовых охотников и эта глухая пора имеет свою
прелесть. Сначала они охотятся в узерку, а там, при первом снеге, тешатся по
пороше, и время проходит для них если не всегда приятным, то, по крайней мере,
совершенно незаметным образом. Мой дедушка держал псовую охоту; но по своим
летам и хворости не мог уже выезжать в поле иначе, как в хорошую погоду. К
счастию, у него было много добрых соседей, которые посещали его ежедневно и
даже гостили по нескольку дней сряду.
Мой приезд очень обрадовал дедушку; он несколько раз принимался
обнимать меня, называл своим красавцем, молодцом и когда налюбовался мною
досыта, то представил меня своим гостям, из которых многие знали меня еще
ребенком.
- Вот, господа, - сказал Лаврентий Алексеевич, - нашего полку прибыло.
Мы, Володя, - продолжал он, обращаясь ко мне, - рассказываем по вечерам друг
другу сказки, то есть не "Бову Королевича", а вот, знаешь, этак рзные истории,
ваякие были; ну, конечно, иногда и небылицы. Да ведь делать-то нечего - осенние
вечера долговаты, и коли станешь все на одной правде выезжать, так далеко не
уедешь. Вот сегодня вечером, как ты поотдохнешь, мы пшсмотрим и твоей удали.
Я отвечал дедушке, что я весьма плохой рассказчик и едва ли буду в
состоянии отправить мою очередь.
- Да кто тебе говорит об очереди? - прервал Лаврентий Алексеевич. - Мы
все после чаю вплоть до смаого ужина сидим вместе, беседуем, болтаем кой о чем...
придет что-нибудь к слову, милости просим - рассказывай; не придет - так молчи
и слушай других. У нас неволи нет.
Прежде чем я начну пересказывать вам, любезные читатели, о том, что
слышал на этих вечерних беседах, мне должно вас познакомить с обществом,
которое я нашел в доме моего дедушки. У него на этот раз гостили следующие
соседи: Игнатий Федорович Кучумов, Сергей Михайлович Онегин со своей женою,
Максим Степанович Засекин, Александр Дмитриевич Кудринский, Богдан Фомич
Бирман и княжна Палагея Степановна Задольская. Я начну пг порядку.
Отставной секунд-майоп Игнатий Федорович Кучумов, старинный приятель и
сослуживец моего дедушки, был самым близким его соседом; он оень походил на
Лаврентия Алексеевича своим образованием, простодушем и веселым нравом.
Игнатий Федорович был некогда женат на окрещенной турчанке, которую ему
удалось спасти от смерти при взятии Измаила. Прожив с нею лет десять, он овдовел
и остался совершенным сиротою. Детей у него не было, близких родных также, а
был какой-то внучатый племянпик, который жил в Москве; он навещал только
изредка своего дядю и, вероятно, как единственный его наследник, возвращался
всегда в Москву с душой, исполненной прискорбия: Кучумов был человек
приземистый, плотный, краснощекий и, несмотря на свои седые волосы, такой
здоровый старик, что, глядя на него, всякий наследник пришел бы в отчаяние. Такие
люди, как он, живут обыкновенно за сто лет, а емму было только с небольшим
семьдесят.
Сергей Михайлович Онегин был из числа новых соседей моего дедушки. Он
не более пятп лет как переселился из Москвы в свою Засурскую деревню, и говорят,
будто бы у него были на это весьма уважительные причины. Онегину досталось
после отца очень хорошее дворянское состояние; но, к несчастию, ему вздумалось
побывать за границею, а потом прожить несколько лет в Москве истинно по-барски.
Три зимы сряду он давал роскошные пиры, дивные балы и чудесные маскерады,
одним словом, веселил всю Москву, которая, как водится, и спасибо ему за это не
сказала. Вот наконец прмшла четвертая зима, но она уж не застала Онегина в
Москве. Несмотря на свое необдуманное мотовство и неуместную тороватость, эту
довольно общую слабость всех русских дворян, Сергей Михайлович был человек
вовсе не глупый; наружность он имел весьма приятную, и хотя ему было, конечно,
лет за сорок, однако ж он вовсе не казался пожилым.С упруга его, Наталья
Кирилловна, была также очень приятная женщина: стройная, прекрасная собою и,
разумеется, большая щеголиха; в этом отношении она была для всех молодых
барынь нашего Городищенского уезда настоящей модной картинкой. Мы все
любили Онегиных за их ласковый и приветливый обычай; конечно, и они имели
свои слабости: муж при всяком удобном случае и даже иноода вовсе некстати
рассказывал о своих московских балах, а жена очень часто говорила о том, что они
прожили шесть месяцев в Париже. Впрочем, это простодушное хвастовство Сергея
Михайловича не обижало никого, а маленькое чванство Натальи Кирилловны
казалось даже всем очень естественным. Разумеется, теперь, когда путешествие за
границу сделалось совершенной пошлостью, никто не станет этим хвастаться; но лет
тридцать тому назад каак-то нельзя было взглянуть без особенного уважения на
человека,, который побывал в Париже. Да если сказать правду, так я сам в старину не
упускал случая намекнуть, что для меня Париж не диковинка, что я часто посещал
Большую оперу, ходил каждый день в "Cafe de mille colonnes" и знаю Пале-Рояль
как мои пять пальцев.
Максим Степанович Засекин чаще всех посещал дедушку, и хотя деревня, в
которой он жил, была только в десяти верстах от нашего села, однако ж он нередко
гостил недели по две сряду у Лаврентия Алексеевича. Засекин был человек пожилой,
дородный, неуклюжий, с полным, широким лицом, на котором изображплось
всегдашнее спокойствие, беспечность и даже лень; но когда он начинал говорить о
чем-нибудь с одушевлением, то это полусонрое лицо становилось очень
выразительным. Увидя в первый раз Максима Степановича, вы, верно бы, подумали,
что он человек угрюмый, а он был превеселого характера, только эта веселость
выражалась совершенно особенным образом: он почти всегда с преважным видом
рассказывал пресмешные вещи и очень часто рассуждал шутя о вещах вовсе не
шуточных. Засекин служил два трехлетия нашим уездным предводителем; его
любили все дворяне, как отлично дгброго и честного человека, но весьма немногие
из них догадывались, что под этой тяжелой и неуклюжей оболочкой простодушного
добряка скрывался ум исринно светлый и вовсе не дюжинный. Может быть, в наше
время ясный и положительный ум Максима Степановича показался бы мелочным и
не способным ни к чему высокому и прекрасному; но лет тридцать тому назад мы
были до того отсталыми, что уважали этот пошлый здравый смсыл. Теперь мы не то,
- теперь нам даяай поэзию. Мы ищем ее везде: в остроге, в кабаках, во всякой
грязной луже; а так как этот грубый здравый смысл не усыпает никогда зловонной
грязи цветами, и называет все по имени, и стоит в том, что отвратительное не может
быть прекрасным, так мы его, голубчика, и знать не хотим.
Александр Дмитриевич Кудринский принадлежал также к числу новых
соседей моего дедушки. Он служил несколько времени по ученой части и, чтоб
получить диплом на звание доктора философии, ездил в Германию. Александр
Дмитриевич был один из самых усердных слушателей известного профессора Окена,
весьма прилежно изучал немецкую философию и, по особенной милости божией,
возвратился в Россию не вовсе полоумным. В Германии он женился на дочери
какого-то профессора всеобщей европейской статистики, науки также чрезвычайно
любопытной, но уэ, конечно, вовсе не положительной. Кудиинский, прощаясь со
своим тестем обещал ему доставить самые подробные статистические сведения о
России вообще и о Пензенской губернии в особенности. И надобно отдать
справедливость Александру Дмитриевичу: он несколько лет очень усердно
занимался этим делом. Его статистические таблицы Городищенского уезда были уже
совершенно окончены; но по случаю всеобщего ополчения, скотских падежей и
пожаров, которые истребили две фабрики и несколько винных заводов, эти таблицы
сделались до того неверными, что он, как человек добросовестный, решился
оставить их без всякого употребления, тем более что, по последним известиям, его
тесть отдал в приданое за второй дочерью свою кафедру всеобщей европейской
статистики, а сам начал преподавать теоррю эстетики, основанной на одних началах
чистой психологии.
Я уж имел честь вам докладывать, что Кудринский, изучая немецкую
философию, не вполне утратил свой русский толк, то есть не превратился в
какого-нибудь глубокомысленного гелертера, в устах которого самая простая и
доступная истина, бывшая до того "светлее дня", становится непременно "темнее
ночи"; но я должен вам сказать,_что Александр Дмитриевич вывез кой
Страница 96 из 109
Следующая страница
[ 86 ]
[ 87 ]
[ 88 ]
[ 89 ]
[ 90 ]
[ 91 ]
[ 92 ]
[ 93 ]
[ 94 ]
[ 95 ]
[ 96 ]
[ 97 ]
[ 98 ]
[ 99 ]
[ 100 ]
[ 101 ]
[ 102 ]
[ 103 ]
[ 104 ]
[ 105 ]
[ 106 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 109]