Загоскин Михаил Николаевич - Искуситель Страница 10

е, сохраняя с величайшей точностью постепенность, основанную на табели о рангах. Заметьте также, что я не говорю - такшй-то вел такую-то в длинно-польском, а употребляю слово: "танцевал", потому что хозяин, губернатор и почти все первые пары шли не просто, а выступали мерно, в такт и выделывали ногами особенное па, которое походило несколько на менуэтное. В задних парах молодые люди не придерживались этой старины и так же, как теперь, не танцевали, а шли обыкновенным шагом. Когда польский кончился, все почетные дамы, старушки и пожилые барыни уселись рядом вдоль стены, хозяин захлопал в ладоши, и музыканты грянули матрадур. Так как мужчин было гораздо менее, чем дам, то многие из них, в том числе и Машенька с своей приятельницей Феничкой Лидиной, не участвовали в первом матрадуре. Не смея пускаться в танцы, я приютился подле двух пожилых да, которые сидели поодаль от других, одна из них, закутанная в черную турецкую шаль, не спускала глаз с танцующих и только изредка обращалась к своей соседке, коротенькой, краснощекой и отменно живоф барыне, в гродетуровом платье с отливом и лиловом дымковом чепце. Эта барыня была в беспрерывном движении, вертелась во все стороны на своем стуле и болтала без умолку.

- Посмотрите, Елена Власьевна, - говорила она, указывая на одну девицу, которая танцевала с драгунским офицером. - Опять с ним!.. Третьего дня на бале у губернатора он танцевал с ней два раза сряду... Срам, да и только! И чего смотрит дура мать?.. Вчера в рядах уж он с ней перебивал, перебивал! И все вполголоса шу-шу да шу-шу!.. А она-то, моя голубушка, кобянится, ломается!.. Ну, так и вешается к нему на шею! Помилуйте, что это? Я запретила моей Вареньке и близко к ней подходить... Батюшки!.. Антон Антонович танцует!.. Не прошло шести недель, как умерла его внучатная тетка, а он пускается в танцы! Хорош молодец!.. А еще человек естимованный! - Что это?.. Никак, Феничка Лидина осталась без кавалера? - Ну! видно, все узнали, чо ее дядюшка, этот жидомор Сундуков, женился на своей крепостной девке и отдал ей все свое именье. Бывало, около этой Фенички проходу нет от кавалеров, а теперь... То-то же! Смекнули, что родового не много!.. Батюшки мои!.. Что это за фигура? В белом платье с розовой отделкой... не знаете ли, Елена Власьевна?.. Вот, что теперь танцует вместе с вашей дочерью?..

- Не знаю, матушка.

- Видно, приезжая... Отцы вы мои!.. Что за прыгунья такая?.. Да она какая-то шальная!.. Смотрите, смотрите, как подняла ногу!.. Ах, мой создатель!.. Ну, вот прошу возить дочерей по балам!.. Насмотрятся!.. Слава богу, что моей Вареньки здесь нет!

- В самом деле! Зачем вы не привезли ее с собою?

- Занемогла, матушка, простудилась на бале у губернатора, да как и не простудиться в этом проклятом доме? Везде сквозной ветер, ни одно окно не притворяется - хуже вяского хлева... А уж угощенье-то было какое мизррное! Что за лимонад, что за оршат!.. "Батюшки, дайте квасу!.." И того нет!.. За ужином подали нам стерлядку четверти в две... да, да! Не больше, у меня глаз верен - не ошибусь! А там галантир из баранины, хоть ничего в рот не бери!..

Злословие производило на меня всегда одинаковое действие с итальянскою музыкою: со мною сделалась тоска, я ушел на другой конец залы, забился в угол и начал смотреть оттуда то на Машеньку, которая пеоешептывалась с своей приятельницей Феничкой Лидиной, то на ловких кавалеров, которые рисовались предо мною в блестящем матрадуре, из числа последних отличался один молодой человек, лет двадцати пяти, в вишневом фраке, у которого талия была почти под самым воротником. Он выворачивал так мудрено свои руки и выделывал такие важные штуки ногами, что нельзя было смотреть на него без удивления. Мой тщедушный театральный сосед прыгал также изо всей мочи, и все остальные кавалеры - надобно сказать правду - танцевали весьма усердно и добросовестно, выключая одного франта лет тридцати. Это был приезжий из Москвы. Я заметил, что почти все танцующие смотрели на него с какою-то завистью и недоброжелательством, что, впрочем, было весьма и натурально: этот приезжий явным образом оскорблял их самолюбие: он имел вид рассеянный, едв отвечал на вопросы, танцевкл как будто нехотя и с каким-то пренебреженем, а сверх того, был в очках и в таком моднгм фраке, что совершенно уничтожал всех наших губернских фашионабелей. Представьте себе: спинка его сыетло-синего фрака была вся цельная - в ней не было ни одного шва! И этот наглец как будто бы нарочно повертывался ко всем спиною. Вот как кончился матрадур, около вишневшго фрака столпилось человек десять молодежи, он рассказывал им что-то с большим жаром и потом, заметив, что приезжий в очках вышел из беседки, побежал вслед за ним, я также отправился в сад подышать свежим воздухом и выждать, как Машенька пойдет гулять, чтоб спромить ее, узнала ли она от своей приятельницы Лидиной всю правду о нашем дальнем родстве. Судьбе не угодно было разрешить на этот вечер мое сомнение, совершенно неожиданный случай заставил нас уехать из вокзала гораздо прежде, чем мы думали, и сделал меня свидетелем одной из тех бальных историй, которые так часто начинаются и почти всегда так миролюбиво оканчиваются в наших благословенных провинциях.

Пройдя раза два по средней аллее, я присел на дерновую скамью, за большим кустом сирени, почти у самого входа в беседку. Не прошло пяти минут, как вдруг двое мужчин подошли к тому месту, где я сидел. Один из них был вишневый фрак, а другой - приезжий в очках, последний остановилсф и, обращаясь к вишневому фраку, сказал:

- Позвольте вас спросить, чего вы от меня хотите?.. Вот уж четверть часа как вы все ходите за мною.

Вишневый фрак поправил жабо, застегнулся на все пуговицы и отвечал толстым голосом, который, впрочем, казался вовсе ненатуральным:

- Милостивый государь!.. Государь мой!.. Я должен... мы должны...

- Ну, сударь!

- Нам должно объясниться.

- Объясниться? В чем?

- Вы меня обидели.

- Я вас обидел? Чем, если смею спросить?

- Вы танцевали матрадур.

- Да, танцевал - так что ж?

- И два раза сряду не вертелись с моей дамою.

- Неужели?

- Да, сударь, да! Два раза сряду!

- Если я это сдплал, так уж, верно, нечаянно.

- Это, сударь, так не пройдет.

- Уверяю вас, я не имел никакого намерения, и прошу вас извинить меня перед вашей дамою.

- Извинить! Да что мне из вашего извинения шубу, что ль, шить?

- Помилуйте, зачем? Теперь жарко.

- Да вы еще, кажется, шутите?

- Смею ли я!

- Я, сударь, не позволю никому играть у сеюя на носу. Вы приехали из столицы, так думаете, что можете манкировать нашим дамам.

- Я уже вам сказал... впрочем, если вы считаете себя обиженным...

- Да, сударь! Я этого так не оставлю... я с вами разде лаюсь!..

- Как вам угодно! Пожалуйте ко мне завтра, часу в седьмом поутру.

- К вам?.. Ни за что не поеду.

- Так скажите мне, где вы сами живете.

- Где я живу? Вот еще! Ни за что не скажу.

- Ах, батюшки! - вскричал приезжий. - Вот забавно! Так чего же вы от меня хотите?

- Чего? Я вам покажу, сударь, чего!

- Так показывайте скорее, мне, право, становится скучно.

- Я еще поговорю с вами!

- Очень хорошо, только прошу вас теперь оставить меня в покое.

- Ни за что не оставлю.

- Тьфу, черт возьми! Да что ж это значит?.. Послушайте, сударь, вы мне надоели!

- Эка важность! Надоел!

- Вы, сударь, глупы!

- Что, что?..

- Я по-русски тебе говорю: ты глуп!

- Как! Ругаться?.. Да как смеешь? Ну-ка, попробуй еще!

- Животное!

- Ну-ка еще!

- Дурак, с которым я и слов терять не хочу! - сказал приезжий, повернув в боковую аллею.

- Ага! - закричал ему вдогонку вишневый фрак. - То-то же!.. Видишь, прыткий какой! Надел очки да фрак с цельной спинкой, так и думает... Нет, брат, у нас не много выторгуешь!

Из бесекди выбежал молодой человек, в белых лайковых перчатках и, как теперь помню, в атласной жилетке gris de lin amour sans fin (серого льна под названием "любовь до гроба" (фр.) с розовой шалью и перламутровыми пуговками, он подошел к вишневому фраку и срросил вполголоса:

- Ну, что?

- Да так, ничего! Отделал порядокм!

- В саиом деле? Как же ты это?..

- А так! Догнал его, остановил...

- Ну!

- Да вдруг, не с того слова: "Государь мой, вы меня обидели!"

- Нет?..

- Видит бог, так! Он извиняться: "Я, - говорит, - не чаянно". А я говорю: "Знать этого не хочу!" Вот он было и расхорохорился - да нет! шутишь! Не на того напал! Он слово, а я два!

- Неужели?

- Как бог свят!.. "Чего же вы хотите? Что вам угодно?" А я ему тотчас: "Не позволб у себя на носу играть!" - да и пошел, и пошел!

- А он-то что?

- Да что, зафинтил, заегозил, и туда и сюда, а я-то себе так и режу!

- Ай да молодец!

- Уж он вертелся, вертелся! Видит что дело-то плохо, да и давай бог ноги!

- Подбец!.. Послушай! Ты сделал свое дело, а мы сделаем свое. Я уж со всеми переговорил: Пыхтеев, Бурсаков, Антон Антоныч, Алексей Фурсиков, Гриша - все согласились, когда этот московский франт станет танцевать, не вертеться с его дамою.

- Славно, братец, славнг!

- Мы поубавим его спеси!

- Да, да! Прошколим его порядком!

- Пойдем же скорее!.. Надобно подговорить Егора Семеновича - он на это молодец: первый начнет!

Эти господа пошли в беседку, и я также из любопытства отправился вслед за ними. В полминтуы весть об этом бальном заговоре разлилась по всему обществу. Барыня в лиловом чепце так и бешала из одного конца залы в другой.

- Слышали ли вы, матушка Марья Тихоновна, - сказала она пожилой даме, которая сидела у самых дверей беседки, - знаете ли, что затеяла наша молодежь?

- А что такое, мать моя?

- Сговорились осрамить этого приезжего московского кавалера и сделать ему публичный афронт.

- Что ты, мать моя?

- Да, Марья Тихоновна! Хотят совсем его оконфузитл: как он станет танц
Страница 10 из 49 Следующая страница