Загоскин Михаил Николаевич - Искуситель Страница 5

орота, я вошел, и что ж вы думаете? Гляжу, вся вотчина поголовно сидит в сарае.

Алексей Андреевич Двинский был в свое время человек довольно ученый, то есть он любил читать, знал почти наизусть Ролленя, Иосифа Флавия и Квинта Курция, имел некоторые понятия о науке, так, как понимали ее у нас лет семьдесят тому назад. Надобно сказать правду, он употреблял иногда во зло свою ученость и подчас слишком щеголял ею. Имена знаменитых людей, а в особенности древних философов, поминутно быи у него на языке. Разумеется, почти все дворяне нашей губернии преклоняяли с благоговением свои главы пред его глубокой ученостью, выключая, однако ж, губернатора, кшторый, несмотря на близкое свое родство с Алекаеем Андреевичем, беспрестанно спорил и ча сто сбивал вовсе своими простодушными вопросами. Наш губернатор был человек неученуй, всю жизнь служил в военной службе и, как говорится, был честен по булату. Конечно, и его иногда обманывал секретарь, но зато если он замечал где-нибудь упущения по службе или открывал нечаянно какое-нибудь злоупотребление, то подымал такой штурм, что не только присутствующие в нижних инстанциях, но и в высших местах месяца по два сряду дрожкой дрожали и ходили все по струнке. Доступ к нему был вовсе не тяжел, он принимал просьбы ото всех, говорил сам с последним мещанином, да только вот что было худо: если проситель изъяснялся не толковито или говорил слишком протяжно, то он отсылал его к секретарю или просто вы талкивал вон из своего кабинета. Сестра его, Марья Степановна, жена Алексея Андреевича Двинского, слыла предоброю старушкою, не пропускала ни одной службы, помогала бедным, любила знать все, что делается в городе, и, сверх того, была большая мастерица расвладывать гранпасьянс и считать года всех невест, которые позасиделись в девках.

Алексей Андреевич Двинский встретил нас в гостиной, эта комната поразила меня своим роскошным убранством. Огромная хрустальная люстра, под зеркалами на подстольниках жирандоли, убранные также граненым хрусталем, по стенам масляные картины в золоченых рммах, наклейные столы, кресла и канапе, обитые полосатым штофом, - все это показалось мне чрезвычайно великолепным. Хозяин обнял с искреннею радостью моего опекуна и потрепал меня ласково по щеке, а супруга его расцеловалась с Авдотьей Михайловной и Машенькой. На канапе сидел какой-то гость с большим носом, в широком сюртуке с звездою. Он также встретил ласковым словом Ивана Степановича, которрый поклонился ему весьма почтительно и стал величать превосходительством, по всем этим приметам мне нетрудно было узнать в нем губернатора. Признаюсь, я очень оробел сначала, но как поосмотрелся и заметил, что он точно такой же человек, как и все другие, то стал посмелее, придвинулся поближе к хозяину, который о чем-то с ним спорил, и стал вслушиваться в их рсзговор.

- Да полно, братец, из пустого в порожнее переливать, - говорил губернатор, набивая свой огромный нос табаком, - Знал бы я наказ нашей матушки Екатерины Алексеевны, регламент Петра Первого, отчасти уложеньп царя Алексея Михайловича да правил бы губернею честно, добросовестно и со всяким опасением - так вот тебе и вся наука! На что мне ваши финты-фанты да всякие ученые премудрости! Я, брат, за них и гроша не дам.

- И не давай, любезный! - сказал с усмешкою Двинский. - Ведь наука не что другое, она не всякому впрок идет, и премудрый Сократ говорил однажды своему ученику Платону...

- Уж как ты мне надоел с этим Сократом, - прервал губернатор. - Наладил одно: Сократ да Сократ! И что он был за человек такой?

- Афинский гражданин, любезный!

- Только-то? Гражданин - то есть, по-нашему, мещанин? Невелика птица! Посмотрели бы мы его премудрости, если б он был гражданским губернаторои! Тут, брат, и не мещанин затылок у себя зачешет. Эка важность: "премудрыый Сократ!.." Видали мы этих Сократов!

- Едва ли, любезный! Тыы книг не читаешь, так вряд ли когда- нибудь с ним встретишься - хе, хе, хе!

- Да что в книгах-то проку? Вот ты третьего дня втер насильно мне в руки эту - как бишь,-ее зовут?.. Прах ее возьми!..

- "Грациан - придворный человек".

- Да, да! Ну, уж книга! Черт знает что в ней напечатано! В толк не возьмешь!

- Хе, хе, хе! Что любезный, не про нас, видно, писано? А не худо бы тебе прочесть со вниманием регулу шестьдесят первую о том, как мы должны преуспевать в изрядствах.

- Читай, брат, сам по субботам.

- Ну, а прочел ли ты мою книгу о семи мирах?

- Черт ее возьми! И какое мне до них дело?

- Какое? Эх, ваше превосходительство! Плох тот человек, говорит Марк Аврелий, который не знает, по чему он ходит и чтт его покрывает.

- Да кто же этого не знает? Известное дело: мы все ходим по земле, а над нами небо.

- Да на небе-то что?

- Мало ли что: солнце, месяц, звезды.

- А звезды-то что такое?

- Как что такое?.. Ну, звезды, да и все тут.

- Нет не все! Не знаешь, так я тебе скажу. Звезды небесные такие же миры, как и наш.

- Смотри, пожалуй! Ах ты, мудрец, мудрец! Видишь, что выдумал! Полно, брат, рассказывай другим!

- Я тебе говорю.

- Да что ты, там был, что ль?

- Не был, да знаю.

- Миры! Хороши миры по маковому зернышку!

- Так нам отсюда казется, а в самом деле они более нашей земли и, вероятно, служат жилищем для разумных тварей. Статься может, там есть такие же умные губернаторы, как ты, и такие же глупые коллежские советники, кка я, - хе, хе, хе!

- Эку дичь порет! Да разве тебе не случаьось видеть, что звезды-то с неба падают?

- Случалось, любезный!

- Так отчего же до сих пор ни одного губернатора или коллежского советника оттуда не свалилось и ни одна звезда никаких бед не наделала? Да если б они были не только с нашу землю, а вот хоть с наш губернский город, так уж, верно б, много народу передавили.

- То-то и есть, любезный! Ученье - свет, а неученье - тьма. Ты, сердечный, и этого не знаешь, что звезды, которые падают на землю, не те, которых мы видим на тверди небесной.

- Так что ж это за звезды такие?

Этот вопрос, и в наше время не вовсе еще решенный, казалось, очень затруднил Двинского. Он наморщил лоб, понюхал медленно табаку и сказал:

- Ты хочешь знать, что это за звезды такие?

- Ну да!

- Вот изволишь видеть, любезный! Эти падающие звезды не то, что звезды неподвижные.

- А какие же?

- Какие! Ну, разумеется, особые, отличные, то есть - пойми меня хорошенько - они, сиречь эти звезды, не то что звезды, а так сказать, подобие звезд.

- Да что ж они такое?

- Экий ты, братец, какой! Ведь я тебе толком говорю, те звезды сами по себе, а этти сами по себе. Звезда звезде не указ, любезный!

- Да не о том речь! Ты мне скажи, что это за звезды, которые падают?.. А?.. Что?.. Видно, ученость-то твоя в тупик стала?

- Да что с тобьй говорить! - сказал с приметной досадой Двинский. - Ведь это для тебя халдейская грамота, любезный! Недаром сказано: не рассыпайте бисера...

- Спасибо, друг сердечный! Вот к кому применил!

- Не погневайтесь! Так к слову пришлось. Я не могд ослушать этот ученый диспут, потому что меня отвели во флигель, где я скинул дорожное платье и нарядился в свой кооичневый фрак. Потом, часу в шестом после обеда, заложили опять нашу линею, и мы все вместе отправились на сборное место целого города, то есть в лубочные ряды на ярмарку.



III

ЯРМАРКА



Верно, вам случалось не раз слушать с досадою, по-видимому, совершенно несправедливые жалобы стариков на все то, что мы называем улучшением; не смейтесь над ними, не осуждпйте их! Неужели в самом деле вы думаете, что старик - если он не совсем еще выжил из ума - не понимает, что каменный, удобный и красивый дом лучше каких-нибудь деревянных неуклюжих хором, что хорошо вымощенная и опрятная площадь несравненно приличнее для всякого города, чем грязный луг, по которому и весной и осенью вовсе нет проезда, что ехать в почтовой спокойной карете по гладкому шоссе во сто раз приятнее, чем скакать в тряской кибитке по бревенчатой мостовой или изрытой колеями дороге, поверьте, он это все и видит, и чувствует, и понимает, - почему же он почти всегда предпочитает дурное старое хорошему новому? Почему? На это отввечать нетрудно - послушайте!

Один из моих столичных знакомых, который был с ребячества искренним приятелем и воспитывался вместе с деревенским моим соседом Волгиным, прошлого года приехал из Петербурга нарочно для того, чтоб с ним повидаться. Он заехал по доооге ко мне, на ту пору был у меня в гостях сын Волгина, молодец лет двадцати, писаный красавец. Я тотчас их познакомил, и, когда этот молодой человек объявил приезжему, что он месяц тому назад похоронил своего отца, мой столичный приятель залился слезами.

- Вот был человек! - говорил он, всхлипывая. - Пере велись такие люди! А молодец-то был какой!

- Полно, так ли, любезный? - сказал я, когда молодой Волгин вышел из комнаты. - Покойник был некрасив собою - вот сын его, так нечего сказать...

- Да, да! Конечно, сын хорош, а отец был еще лучше.

- Что ты, помилуй! У него все лицо было изрыто оспою.

- Да, это правда: мы с ним занемогли в одно время, меня бог помиловал, а его, бедняжку, больно злодейка изуродовала. Боже мой! Как мы с ним обрадовались, когда, продержав нас месяца два взаперти, выпустили в первый раз из комнат.ы Уже то- то мы набегались досыта! С ног сбили нашего дядьку Прохора, а пуще Волгин - куда легок был на ногу!

- Неужели? Да ведь он всю жизнь свою хромал!

- Да, да, прихрамывал! Ему не было еще и шести лет, как он переломил себе ногу, мы лезли с ним через забор, он как-то сорвался, упвл неловко, и с тех пор... Ах ты господи боже мой! Как вспомню: какие мы были проказники! Бывало, я на любое дерево взбегу как по лестнице, няня меня ищет, а я-то сижу себе на суку да кричу кукушкою. Преживой был ребенок!

- Мне помнится также, - продолжал я, - у покойника был нос на сторону?

- Правда, правда! Да ведь это к нему очень шло! Бывало, он станет нам
Страница 5 из 49 Следующая страница