Загоскин Михаил Николаевич - Искуситель Страница 6

корчить гримасы: рот на одну сторону, нос на другую, так мы все и помрем со смеху! Линский начнет его передразнивать, Мурашкин также... Бог мой!.. Все померли! А люди-то какие были - люди!

- Не спорю, любезный! Только как же твой друг Волгин, с рябым лицом, хромой ногой и кривым носом был лучше своего сына, первого молодца и красавца во всей нашей губернии?

Приятель мой задумался, покачал печально головою и, пожав мне крепко руку, сказал:

- Да, мой друг! Волгин, на мои глаза, был лучше всех нынешних красавцев, его лицо напоминало бы мне самые блаженные годы моей жизни. Ты - дело другое: ты не вырос с ним вместе, при встрече с ним не оживились бы в твоей памяти все детскип радости, все счастье юношеких лет, когда свет нам кажется прекрасным, надежда верным, неизменным другом, а все люди братьями. Если бы я его увидел, то помолодел бы тридцатью годами, пустился бы бежать с тобою взапуски! Вместо его я увидел сына, и меня опять пригнуло к земле, все прошедшее как будто бы не бывало, а без него худо нашему брату старику. Нкстоящее хоть брось, а будущее... Ах, мой друг, мой друг! Ты еще не стар, а мне скоро восемьдесят стукнет. Нет! воля твоя, хорош сын, а отец был гораздо лучше!

Я думал почти то же самое, когда спустя лет тридцать попал нечаянно на эту годовую ярмарку нашего губернского города. С какою детскою радостью торопился я воскресить в душе своей все прежние впечатления, как встрепенулось мое сердце от удовольствия, когда лакей, притворив дверцы кареты, закричал: "Пошел на ярмарку!" Подъезжаю - и что же?.. Боже мой! Какое превращение! Вместо лубочных балаганов и лавок, удрапированных рогожками, у которых была такая праздничная, веселая наружность, - пречопорный гостиный двор, раскрашенный, обитый тесом, и даже - о господи! ожидал ли я таколо несчастия! - ввстроенный по плану и с наблюдением всех правил изящной архитектуры! Куда девался этот упоительный запах сырых лубков и свежих циновок? Где эти дождевые лужи, около которых так осторожно и подбирая свои платьица обходили наши городские барыни? На кажом шагу такие улучшения, везде такая чистота и опрятность, такое благочинье! Нет ни суматохи, ни тесноты, ну, словом, все так чинно, так прекрасно и так скучно, что я чуть- чуть не заплакал с горя! "Хорошо, - думал я, прохаживаясь по широким рядам.

Что и говорить - хорошо! Да эти щеголеватые ряды мне ничего не напоминают. Это уж не та ярмарка, на которой я так веселился, та сгибла и пропала вместе с моею молодостью! Та бфла просто годовой праздник, на котором в лубочных временных балаганах веселились без причуд, нараспашку, а теперь - боже мой! изящное здание с колоннами! Ну что тут будешь делать? Хочешь - не хочешь, а надевай вместо полевого кафтана фрак или модный сюртук! Нет, прежняя ярмарка была гораздо лучше!"

Попытаюсь описать ее.

Я уж сказал моим читателям, что мы, отобедав у Алексея Андреевича Двинского, отправились всей семьей на ярмарку. И теперь еще не могу вспомнить без восторга и радостного замирания сердца о том, как мы подъехали к рядам, как вышли из нашей линей, как глазам моим представилась эта бесконечная перспектива слабо освещенных лавок, которые, вместе с многолюдной толпой народк, терялись вдали в каком-то заманчивом сумраке. Когда мы вошли в одну из главных улиц этих ярмарочных биваков, голова моя закружилась и стало рябить в глазах. Я не знал, на что смотреть: тут лавочки наполнены серебряною посудою и образами в золоченых окладах, там тульский магазин с блестящими стальными изделиями, подле целые горы граненшго хрусталя, вот люстра огромнее и лучше той, ко торая поразила меня в доме Алексея Андреевича Двинского. "Боже мой, боже мой! - шептал я, протирая глаза. - Нет! Такого богатства и роскоши я в жизни своей не видывал!.. Да это все стоит миллионов! Боже мой, боже мой!" Пройдя шагов сто, мы остановились подле одной угольной лавки с дамскими товарами. Авдотья Михайловна и Машенька стали торговать разные шелковые материи, Иван Степанович отправился покупать себе енотовую шубу, а я, оправясь немного от первого изумления, начал расхаживать взад и вперед по рядам, чтоб людей посмотреть и себя показать. На мне был апуховая кпуглая шляпа, которую с месяц тому назад брат моего опекуна, проезжая из Москвы в Саратов, подарил мне на память. Эта шляпа с высокой тульей и тремя ленточками, из которых каждая застегивалась особой серебряной пряжкою, была, по словам его, самой последней моды. Я обновил ее для ярмарки и, признаюсь, думал, что народ будет останавливаться и смотреть на эту щегольскую шляпу, что, может быть, многие станут говорить: "По смотрите, какая шляпа! Сколько пряжек!.. Кто этот молодой человек в такой модной шляпе?" Вот я себе хожу да посматриваю: не взглянет ли кто- нибудь? Никто! Как я ни старался выказать свою шляпу: то надевал ее набекрень, то закидывал назад - все напрасно! никто не удостоил ее ни одним взглядом, и когда я встретил человек десять точно в таких же шляпах и даже одного, у которого вся тулья снизу доверху была опутана ленточкаами и унизана пряжками, то поневоле смирился и почувствовал всю ничтожность суеты и гордости мпрской. Видя, что нет никакой пользы себя показывать, я решился смотреть на других. Прислонясь к одной лавке, я стоял с полчаса, не меняя места, и глядел с удивлением на эту пеструю и многолюдную толпу гуляющих. "Откуда набралось столько народа? - думал я. - Господи боже мой! И это все господа!" Они встречались, здоровались, обнимались, хвастались своими покупками и рассказывали друг другу всякие новости. Несколько расфранченных молодых людей, в сюртуках с петлицами, в венгерках, в модных фраках с узенькими фалдочками и высокими лифами, увивались около дам, они такими молодцами подходили к барышням, так ловко потчевали их шепталою, финиками и разными другими сластмяи, отпускали такие замысловатые комплименты с примесью французских слов, что я не мог смотреть на них без за висти. Почти все молодые барыни и барышни сищели рядышком по прилавкам, к явному прискорбию купцов, которым не оставалось места, где бы они могли показывать покупщикам свои товары. Я узнал впоследствии, что этот обычай приезжать в ряды для того только, чтоб сидеть по нескольку часов сряду на прилавках, не всегда имеет своей целью одно препровождение времени, для иных зрелых девушек он служил - как бы это сказать повежливее? - он служил каким-то иносказателоным возвещением, что и они, наравне с друими товарами, ожидают покупщиков. Эта ввставка невест в прежних лубочных рядах была очень выгодна для девиц, которые имеют причины показывать себя в полусвете. Я заметил также, что, чем дурнее была какая-нибудь барышня, тем более отыскивалось у нее приятельниц, которые старались наперерыв сидеть с нею рядом. Слабый свет и безобразная соседка удивительно кка помогают очарованию туалета, при этих двух средствах обольщения приятная наружность становится пленительна.



* * *



- Лес? Какой лес? Нет, кажется, жена не так говорила.

- "Итальянец", "Грасвильское Аббатство".

- Нет, любезный, нет!.. Что-то не так.

- "Удольфские таинства"?

- Та-та-та! Их-то и надобно! Давай сюда!

- Есть у вас - "Дети Аббатства?" - пропищал тоненький голосок.

- Послушайте! - сказала молодая дама с томныаи голубыми глазами. - Пожалуйте мне "Мальчика у ручья" г(осподина) Коцебу и "Бианку Капеллу" Мейснера.

- Что последняя цена "Моим безделкам"? - спросил, пришептывая, растрепанный франт, у которого виднелась только верхушка головы, а остальная часть лица утопала в толстом галстуке.

- Позвольте, позвольте! - прохрипел, расталкивая направо и налево толпу покупщиков, небольшого роста краснолицый и круглый, как шар, весельчак, в плисовом полевом чекмене и кожаном картузе. - Здорово, приятель! - продолжал он, продравшись к прилавку. - Ну что? Как торг идет?

- Слава богу, сударь!

- А знаешь ли, братец? Ведь я хочу с тобой ругаться.

- За что-с?

- Что ты мне третьего дня продал за книги такие? "Житие Клевеланда", я думал и бог знает что, ан вышло дрянь, скука смертная: какие-то острова да пещеры, гиль, да и только! Вот вчера, спасибо, друг потешил, продал книжку! Сегодня я читал ее вместе с женою - так и помирали со смеху, ну уж этот Совестдрал Большой Нос! Ax, черт возьми - какие бодяги корчит! Продувной малый!

- Да-с, книга веселая-с!

- Дай-ка мне, братец! Говорят, также больно хороша "Странные приключения русского дворянина Димитрия Мунгушкина"

Наконец пришел и мой черед.

- Пожалуйте мне роман Дюкредюмениля "Яшенька и Жоржета", сказал я робким голосом книгопродаву

Он снял с полки неколько книг и подал мне "Ай. ай! четыре тома! Уж вероо, они стоят, по крайней мере, рублей восемь, а у меня не осталось и четырех рублей в кармане, я спросил о цене.

- Десять рублей!

- Можно их немножко просмотреть? - сказал я, заикаясь.

- Сколько вам угодно! - отвечал вежливый книгопродавец.

Я взял перый том, уселся на прилавке подле большой связки книг и начал читать. Через несколько минут пять или шесть барынь расптложились на том же прилавке подле меня. Я мог слышать их разговор, но огромная кипа книг, которая нас разделяла, мешала им меня видеть, углубясь в чтение моей книги, я не обращал сгачала никакого внимания на их болтовню, но под конец имена Авдотьи Михайловны и Машеньки так часто стали повторяться, что я нехотя начал прислушиваться к речам моих соседок.

- Да! - говорила одна из дам. - Эта Машенька Бело зерская - девочка хорошенькая, неловка - это правда, но она еще дитя.

- Дитя! - подхватила другая барыня. - Помилуйте! Она с меня ростом! Я думаю, ей, по крайней мере, пятнадцать лет.

- Нет! Не более тринадцати.

- Так зачем же ее так одевают? Как смешна эта Авдотья Михайловна! Навешала на свою дочку золотых цепочек, распустила ей по плечам репантиры и таскается за ней сама в ситцевом платье, ну точно гувернантка! Да что она? Не ищет ли уж ей жениха?

- Как это можно! Ребенок! Да, кажется, им это и не нужно.

- А что?

- Так! Авдотья Михайловна смотрит смиренницей, а хитра, бог с нею.

-
Страница 6 из 49 Следующая страница