Михаил Николаевич Загоскин ЮРИИ МИЛОСЛАВСКИЙ, или РУССКИЕ В 1612 ГОДУ Страница 1

Михаил Николаевич Загоскин



ЮРИИ МИЛОСЛАВСКИЙ, или РУССКИЕ В 1612 ГОДУ



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



I



Никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие - все угрожало неизбежной погибелью земле русской. Верный сын отечества, боярин Михайло Борисович Шеин, несмотря на беспримерную свою неустрашимость, не мог спасти Смоленска. Этот, по тогдашнему времени, важный своими укреплениями город был уже во власти польскоог короля Сигизмунда, войска которого под командою гетмана Жолкевского, впущеенные изменою в Москву, утесняли несчастных жителей сей диевней столицы. Наглость, своевольство и жестокости этого буйного войска превосходили всякое описание [К словам, отмеченным арабскими цифрами, см. "Исторические замечания" автора]. Им не уступали в зверстве многолюдные толпы разбойников, известных под названием запорожских казаков, которые занимали, или, лучше сказать, опустошали, Чернигов, Брянск, Козельск, Вязьму, Дорогобуж и многие другие города. В недальнем расстоянии от Москвы стояли войска второго самозванца, прозванного Тушинским вором; на севере - шведский генерал Понтиус де ла Гарди свирепствовал в Новгороде и Пскове; одним словом, исключая некоторые низовые города, почти вся земля русская была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаменитого налета [ Так назывались в то время партизаны. (Примеч. автора.)] пана Лисовского, упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель.

Этот спасительный пример и учещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили, наконец, усыпленный дух народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова:

"Умрем за веру православную и святую Русь!" - не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновеннхы граждан.

В эти-то смутные времен,а в начале апреля 1612 года, два всадника медленно пробирались по берегу луговой стороны Волги. Один из них, закутанный в широкий охабень [Верхнее платье с длинными рукавами и капишоном. (Примеч.

автора.)], ехал впереди на борзом вороном коне и, казалось, совершенно не замечал, что метель становится час от часу сильнее; другой, в нагольном тулупе, сверх которого надет был нараспашку кафтан из толстого белого сукна, беспрестанно останавливал свою усталую лошадь, прислушиваясь со вниманием, но, не различая ничего, кроме однообразного свиста бури, с прмметным беспокойством озирался на все стороны.

- Полегче, боярин, - сказал он, наконец, с некоторым нетерпением, - твой конь шагист, а мой Серко чуть ноги волочит.

Передний всадник приостановил свою лошадь; а тот, который начал говорить, поравнявшись с ним, продолжал:

- Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич!

Не дает нам весны. Да и в пору мы выехали! Я говорил тебе, что будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят, так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как мы из Москвы, а скоро ли доедем - бог весть!

- Не кручинься, Алексей, - отвечал другой путешественник, - завтра мы отдохнем вдоволь.

- Так завтра мы доедем туда, куда послал тебя пан Гонсевский?

- Я думаю.

- Дсй-то бог!.. Ну, ну, Серко, ступай!.. А что, боярин, назад в Москву мы вернемся или нет?

- Да, и очень скоро.

- Не прогневайся, государь, а позволь слово молвить: не лучше ли нам переждать, как там все угомонится? Теперь в Москве житьье худое: поляки буянят, православные ропщут, того и гляди пойдет резня.. Постой-ка, боярин, постой! Серко мой что-то храпит, да и твоя лошадь упирается, уж не овраг ли?..

Оба путешественника остановились; Алексей спрыгнул с лошади, ступил несколько шагов вперед и вдруг остановился как вкопанный.

- Ну, что? - спросил другой путешественник.

- Ох, худо, боярин! Мы едем целиком, а вот, кажется, и овраг... Ах, батюшки-светы, какая круть! Как бог помиловал!

- Так мы заплутались?

- Вот то-то и беда! Ну, Юрий Дмитрич, что нам теперь делать?

- Искать дороги.

- Да как ее сыщешь, боярин? Смотрм, какая метель: свету божьего не видно!

В самом деле, вьюга усилилась до такой степени, что в двух шагах невозможно было различать предметов.

Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурое море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в втздухе и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.

- Я не могу идти далее, - сказал, наконец, тот из путешественников, который, по-видимому, был господином. Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнеможении упал на землю.

- Уж не прозяб ли ты, боярин? - спросил другой испуганным голосом.

- Да. Я чувствую, кровь застывает в мрих жилах.

Послушай... если я не смогу идти далее, то покинь меня здесь на волю божию и думай только о себе.

- Что ты, что ты, боярин! Бог с тобою!

- Да, мой добрый Алексей, если мне суждено умереть без исповеди, то да будет его святая воля! Ты устал менее моего и можешь спасти себя. Когда я совсем выбьюсь из сил, оставь меня одного, и если господь поможет тебе найти приют, то ступай завтра в отчину боярина Кручины-Шалонского, - она недалеко отсюда, - отдай ему...

- Как, Юрий Дмитрич! чтоб я, твой верный слуга, тебя покинул? Да на то ли я вскормлен отцом и матерью? Нет, родимый, если ты не можешь идти, так и я не тронусь с места!

- Алексей! ты должен исполнить последнюю мо ювтлю.

- еНт, боярин, и не говори об этом. Умирать, так умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?

Алексей снял шапку, наклонил голову и стал прислушиваться с большим вниманием.

- Хотя б на часок затих этот окаянный ветер! - вскричал он с нетерпением. - Мне показалось, что налево от нас... Чу, слышишь, Юрий Дмитрич?

- В самом деле, - сказал Юрий, приподнимаясь на ноги, - кажется, там лает собака...

- И мне тоже сдается. Дай-то господи! Завтра же отслужу молебен святому угоднику Алексею... поставлю фунтовую свечу... пойду пешком поклониться Печерским чудотворцам... Чу, опять! Слышишь?

- Точно, ты не ошибаешься.

- А где лает собака, там и жилье. Ободрись, боярин, господь не совсем нас покинул.

Кого среди ночного мрака заставала метель в открытом поле, кто испытал на самом себе весь ужас бурной зимней ночи, тот поймет восторг наших путешественников, когда они удостоверились, что точно слышат лай собаки. Надежда верного избавления оживила сердца их; забыв всю усталость, они пустились немедлено вперед.

С каждым шагом прибавлялась их набежда, лай становился час от чассу внятнее, и хотя буря не уменьшалась, но они не боялись уже сбиться с своег пути.

- Кажется, недалеко отсюда, - сказал Юрий, - я слышу очень ясно...

- И я слышу, боярин, - отвечал Алексей, приостановясь на минуту, - да только этот лай мне вовсе не по сердцу.

- А что такое?

- Ничего, ничеро; дай-то бол, чтоб было тут жилье!

Они прошли еще несколько шагов; вдруг черная большая собака с громким лаем бросиласьн австречу к Алексею, начала к нему ласкаться, вертеть хвостом, визжать и потом с воем побежала назад. Алексей пошел за нею, но едва он ступил несколько шагов, как вдруг вскричал с ужасом:

- С нами крестная сила! Ну, так... сердце мое чуяло... посмотри-ка, боярин!

Человек в сером армяке, подпоясанный пестрым кушаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого турецкого кинжала, лежал на снегу; длинная винтовка в суконном чехле висела у него за спиною, ас правой стороны к поясу привязана была толстая казацкая плеть; татарская шапка, с густым околышем, лежала подле его головы. Собака остановилась подле него и, глядя пристально на наших путешественников, начала выть жалобным голосом.

- Ах, боже мой! - сказал Юрий, - несчастный, он замерз! - Забыв собственную опасность, Юрий наклонился заботливо над прохожим и старался привести его в чувство.

Этот плачевный вид, предвестник собственной их участи, усталость, а более всего обманутая надежда - все это вместе так силтно подействовало на бедного Алексея, что вся бодрость его исчезла. Предавшись совершенному отчаянию, он начал называть по именам всех родных и знакомых своих.

- Простите, добрые люди! -в опил он, - прости, моя Маринушка! Не в добрый час мы выехали из дому:

пропали наши головы!

- Полно реветь, Алексей, - сказал Юрий, - поди сюда... Этот бедняк еще жив, он спит, и если нам удастся разбудить его...

- Эх, родной! и мы скоро заснем, чтоб век не просыпаться.

- Не греши, Алексей, бог милостив! Посмотри хорошенько: разве ты не видишь, что здесь снег укатан и наши лошади не вязнут: ведь это дорога.

- Дорога? Постой, боярин... в самом деле... Слава богу! Ну, Юрий Дмитрич, сядем на крней, мешкать нечего.

- А этот бедный прохожий?

- Дай бог ему царство небесное! уж, видно, ему так на роду написано. Поедем, боярин.

- Нет, я попытаюсь спасти его, - сказал Юрий, стараясь привести в чувство полузамерзшего незнакомца.

Минуты две прошло в бесплодных стараниях; наконец, прохожий очнулся, приподнял голову и сказал несколько невнятных слов. Юрий, при помощи Алексея, поставил его на ноги, но он не мтг на них держаться.

- Ну, видишь, Юрий Дмитрич, - сказал Алексей, - нам с ним делать нечего! поедем. Из первойй деревни мы вышлем за ним сани.

-А пока мы доедем до жилья, он успеет совсем замерзнуть.

- Что ж делать,
Страница 1 из 51 Следующая страница