Михаил Николаевич Загоскин ЮРИИ МИЛОСЛАВСКИЙ, или РУССКИЕ В 1612 ГОДУ Страница 40

сказать, явным доказательством могущества и милосердия божия.

Тридцать тысяч войска польского, под предводительством известных своею воинской доблестью и зверским мужеством панов Сапеги и Лисовского, не успели взять приступом монастыря, защищаемого горстью людей, из которых большая часть в первый раз взялась за оружие; в течение шести недель более шестидесяти осадных орудий, гремя день и ночь, не могли разрушить простых кирпичных стен монастырских. Упование на господа и любовь к отечеству превозмогли всю силу многочисленного неприятеля: простые крестьяне стояли твердо, как поседевшие в боях воины, бились с ожесточением и гибли, как герои. Никто не хотел окончить жизнь на своей постеле; едва дышащие от ран и болезней, не могущие уже сражаться воины, иноки и слуги монастырские приползли умирать на стенах святой обители от вражеских пуль и ядер, которые сыпались градом на беззащитные их головы. Начальники осажденного войска князь Долгорукий и Голохвастов, готовясь, по словам летописца, на трапезе кровопролитной испить чашу смертную за отечество, цебовали крест над гробом святого Сергия:

сидеть в осаде без измены - и сдержали свое слово13.

Простояв более шестнадцати месяцев под степами лавры, воеводы польские, покрытые стыдом, бежали от монастыря, который недаром называли в речах своих каменным гробом, ибо обитель святого Сергия была действительно обширным гробом для большей части войска и могилою их собственной воинской славы.

В одно прекрасное утро, перед ранней обеднею, человек пять слуг монастырских, собравшись в кружок, отдыхали на лугу, подле святых ворот лавры. Один из них, который, судя по его усталому виду и запыленному плтью, только что приехал из дороги, рассказывал чтото с большим жаром; все слушали его со вниманием, кроме одного высокого и молодцеватого детины. Не принимая, по-впдимому, никакого участия в разговоре, он смотрел пристально вдоль ростовской дороги, которая, огибая Терентьевскую гору, терялась вдали между полей, густых рощей и рассыпанных в живописном беспорядке селений.

- Полно, так ли, брат Суета? - сказал один из слуг монастырских, покачав головою, - и тебя к нему допустили?

- Как же, братец! - отвечал рассказчик, напоминающий своим колоссальным видом предания о могучих витязях древней России. - Стану я лгать! Я своеручно отдал ему грамоту от нашего архимандрита; говорил с ним лицом к лицу, и он без малого слов дестяь изволил перемолвить со мною.

- А мн так не удалось посмотреть на князя Дмитрия Михайловича Пожарского, - сказал тот же служитель, - я был в отлучке, как он стоял у нас в лавре. Что, брат Суета, правда ли, что он молодеы собою?

- Как бы тебе сказать?.. Росту не очень большого и в плечах узенек, - отвечал Суета, кинув гордый взор на собственные свои богатырские плеча, - но зато куда благообразен собою!.. А что за взгляд! Ах ты господи боже мой!.. Поверите ль, ребята как я к нему подходил, гляжу: кой прах! мужичонок небольшой - ну, вот не больше тебя, - прибавил Суета, показывая на одного молодого парня среднего роста, - а как он выступил вперед да взглянул, так мне показалось, что он целой головой меня выше! Вы знаете, товарищи, я детина не робкий и силка есть, а если б пришлось мне на ратном поле схватиться с князем Пожарским, так, что греха таить, не побожусь, статься может, и я бы сбредил.

- Что ты, Суета? помилуй!.. Ты для почину целый полк ляхов один остановил и человек двадцать супостатов перекрошил своим бердышом, так статочное ли дело, чтобы ты сробел одного человека?

- Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилосо у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!., и что тогда было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий... Ну, брат, и этот молдец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода - за себя постоиит!

- А что слышно о поляках?

- Вестимо что: одни сидят в Кремле да выглядывают из-за стен как сычи; а другие с гетманом Хоткевичем, как говорят, близехонько от Москвы.

- Так, стало быть, скоро большая схватка будет?

- Видно, что так. Жаль только, что наша сила поубавилась: изменник Заруцкий ушел в Коломну, да и князя Трубецкого войско-то не больно надежно: такой сброд!.. Они ж, говорят, осерчали за то, что нижегородцы не пошли к ним в таборы; а по мне, так дело и сделали: что им якшаться с этими разбойниками? Вся понизовская сила, что пришла с князем Пожарским, истинно христолюбивое войско!., не налюбуешься! А как посмотришь на дружины князя Трубецкого, так бежжал бы прочь без оглядки: только и думают, как бы где понажиться да ограбить кого бы ни бчло, чужих или своих, все равно. Есть, правда, и у них ребята знатные, да сволочи-то много.

- А не попадались ли тебе на московской дороге шиши? Говорят, они везде шатабтся.

- Как же! они и меня останавливали верстах в тридцати отсюда; но лишь только я вымолвил, что еду из Троицы к княз-ю Пожарскому, тотчас отпустили да еще на дорьгу стаканчик вина поднесли.

- Вот что! Так они не вовсе разбойники?

- Какие разбойники!.. Правда, их держит в руках какой-то приходский священник села Кудинова, оюц Еремей: без его благословенья они никого не тронут; а он, дай бог ему здоровье! стоит в том: режь как хочешь поляков и русских изменников, а православных не тронь!.. Да что там тккое? Посмотрите-ка, что это Мартьяш уставился?.. Глаз не спускает с ррстовской дороги.

- А кто его знает! - отвечал один из служителей. - Мы слушаем твои рассказы, а он ведь глух, так, может статься, от безделья по сторонам глазеет.

- Нет, брат Данило! - сказал Суета, - не говори, он даром смотреть не станет: подлинно господь умудряет юродивых! Мартьяш глух и нем, а кто лучше его справлял службу, когда мы бились с поляками? Бывало, как он стоит сторожем, так и думушки не думаешь, спи себе вдоволь: муха не прокрадтся.

Вдруг Мартьяш вскочил, схватил за руку Суету ,и заставив его встать, показал пальцем на ростовскую дорогу.

- Ну так и есть! - вскричал Суета. - Видите ли, ребята?..

- Да, - сказал Данило, - по большой дороге едут казаки. Пойти сказать старшинам.

- Постой, вот они никак все выехали из-за рощи...

Да их навряд будет человек тридцать: из чего делать тревогу?

- А если это только передовые? - сказал один из служителей.

- И, нет! - продолжал Суета, - там дальше никого не видно. Видите ли? Мартьяш уселся опять на прежнее место и вовсе на них не смотрит, так, верно, уж опасаться нечего: какие-нибудь проезжие или богомольцы.

- Да так и должно быть, - сказал Данило. - Посмотрите, впереди казаков едет какой-то боярин... Вот сняли шапки и молятся на соборы... Видно, какой-нибудь понизовский дворянин едет к нам на богомолье.

Читатели наши, без сомнения, уже догадались, что боярин, едущий в сопровождении казаков, был Юрий Дмитрич Милославский. Когда они доехали до святых ворот, то Кирша, спеша возвратиться под Москву, попросил Юрия отсулжить за него молебен преподобному Сергию и, подаря ему коня, отбитоог у польского наездника, и литовскую богатую саблю, отправился далее по московской дороге. Милославский, подойдя к монастырским служителям, спросил: может ли он видеть архимандрита?

- Вряд ли, боярин, - отвечал Суета, - я сейчас был у негь в палатах: он что-то прихворнул и лежит в постели; а если у тебя есть какое дело, то можешь переговорить с отцом келарем.

- Авраамием Палицыным?



- Да, боярин; он вчера приехал из-под Москвы и нынче же после трапезы опять туда едет.

- Не может ли кто-нибудь из вас пговодить меня в его келью?

- Пожалуй, я провожу, - сказал Суета. - А ты, брат, - продолжал он, обращаясь к Алексею, - отведи коней в гостиницу.

- А где бы достать чего-нибудь перекусить, любезный? - спросил Алексей.

- Уж там тебя накормят; благодаря бога из Сергиевской лавры ни один еще богомолец голодный не уходил.

Юрий, идя вслед за Суетою, заметил, что и внутри монастыря большая часть строений была повреждена и хотя множество рабочих людей занято было поправкою оных, но на каждом шагу встречались следы опустошения и долговременной осады, выдержанной обителью.

- Вот в этих палатах живал прежде отец Авраамий, - сказал Суета, указав на небольшое двухэтажное строение, прислоненное к ограде. - Да видишь, как их злодеи ляхи отделали: насквозь гляди! Теперь он живет вон в той связи, что за соборами, не просторнее других старцев; да он, бог с ним, не привередлив: была б у него только кель в стороне, чтоб не мешали ему молиться да писать, так с него и довольно.

- А что он такое пишет?

- Бог весть! Послушник его Финоген мне сказывал, что он пишет какое-то сказание об осаде нашешо монастыря и будто бы в нем говорится что-то и обо мне; да я плохо верю: иная речь о наших воеводах князе Долгорукове и Голохвастове - их дело боярское; а мы люди малые, что о нас писать?.. Сюда, боярин, на это крылечко.

Пройдя длинным коридором до самого конца здания, они остановились, и Суета, постучав в небольшую дверь, сказал вполголоса:

- Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, грешного!

- Аминь! - отвечал кто-то приятным и звучным голосом внутри кельи.

- Теперь ступай, боярин, - сказал Суета, отворяя дверь.

Юрий взошел в небольшую келью с одним окном.

В левом углу стояла деревянная скамья с таким же изголовьем; в правом - налой, над которым теплилась лампада перед распятием и двумя образами; к самому окну приставлен был больштй, ничем не покрытый стол; вдоль одной стены, на двух полках, стояли книги в толстых переплетах и лежало несколько свитков. Перед столом на скамье сидел старец в простой чпрной ряске и рассматривал с большим вниманием толстую тетрадь, которая лежала перед ним на столе. Приход Юрия не прерваь его занятия: он взял перо, поправил несколько слов и прочел всулх: "В с
Страница 40 из 51 Следующая страница