полчение да и все наши соседи - кто уехал в дальние деревни кто также пошел в ополчение. Ну, поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати. А осень-та, кажется, будет знатная! да так-ни за копейку пропадет: и поохотиться некому.
- Послушай, брат, - перервал Егор. - где у вас объезд лесом? А то, говорят, дорога-то к селу больно плоха.
- Да так-то плоха, что и сказать нельзя. Объездим лучше; а все, как станете подъезжать к селу так - не роди мать на свете!.. грязь по ступицу. Вот я поеду подле вас да укажу, где надо своротить с дороги.
Ямщик тронул лошадей, и наши путешественники дотащились шагом вперед.
- Ну, сударь, - продолжал Шурлов - не чаяли мы так скоро вас видеть. Да что это? никак, у вас рука подвязана?
- Да: я ранен.
- Слава богу, что еще в руку, батюшка. А, чай сколько голов легло под одним Смоленском? Ну, сударь, прогневался на нас господь! Тяжкие времена! Вот хоть через наш уезд, уж ехало, ехало смоленских обывателей. Сердечные! в разор разорены! Поглядишь на иного помещика: едет, родимый, с женой да с детьми, а квда? и сам не знает. Верите ль боогу, сердце изныло, глядя на их слезы; и как гоняют мимо нас этих пленных фрнцузов, то вот так бы их, разбойников, и съел! Эх, сударь!.. А Прасковья-то Степановна... бог ей судья!
- Что такоее?..
- Не вам бы слушать, и не мне бы говорить! Ведь она родная сестрица нашего барина, а посмотрите-ка, что толкуют о ней в народе - уши вянут!.. Экой срам, подумаешь!
- Ты пугаешь меня!.. Да что такое?
- Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу - вот, как по милости вашей прометались все. собаки и русак ушел? Ах, батюшка, Владимир Сергеич, какое зло тогда меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы... Ну, уж честил же я вас - не погневайтесь!..
- Хорошо, братец, хорошо; но дело не о том...
- Ну, вот, сударь! Я провалялся без ноги близко месяца; вы изволили уехать; заговорили о французах, о войне; вдруг слышу, что какого-то заполоненного француза привезлп в деревню к Прасковье Степановне. Болен, дискать, нельзя гнать с другими пленными! Как будто бы у нас в городе и острога нет...
- А, это тот раненый полковник...
- А черт его знает - полковник ли он или нет! Они все меж собой запапибрата; платьем пообносились, так не узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе - в людской или в передбаннике, а то - помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так какой, склад русской барыне водить с ним компанию?
- Послушай, Шурлов: и бог велит безоружного врага миловать, а особливо когда он болен.
- Да уж он, сударь, давным-давно выздороовел. И посмотрите, как отъелся; какой стал гладкой - пострел бы его взял! Бык быком! И это бы не беда: пусть бы он себе трескал, проклятый, да жирел вволю - черт с ним! Да знай сверчок свой шесток; а то срамота-то какая!.. Ведь он ни дать ни взять стал нашим помещиком.
- Как помещиком?
- Да так же! Расхаживает себе по хоромам из комнаты в комнату, курит из господской пенковой трубки, которую покойник берег пуще своего глаза. Подмвай ему того, другого; да как покрикивает на людей - словно барин какой. А как пойдет гулять по саду с барыней, так - господи боже мой! подбоченится, закинет голову... Ну черт ему не брат! Я старик, а и во мне кровь закипит всякой раз, как с ним повстречаюсь - так руки и зудят! Ух, батюшки!.. Кабы воля да воля, хватил бы его рожном по боку, так перестал бы кочевряжиться! подумаешь, сколько, чай, сгубил он православных, а русска барыня на руках его носит!
- Полно, Шурлов, не сердись. Если он выздоровел, то, конечно, должно его отпиавить в город; я по-говорю об этом.
- Поговорите, батюшка, а то, знаете ли? не ладно, видит бог, не ладно! На селе все мужички стали меж собой калякать: "Что, дискать, это? Уж барыня-то наша не изменница ли какая? Поит и кормит злодеев наших". И анагдась так было расшумаркались, что и приказчик места не нашел. "Что, дискать, этому нехристю смотреть в зубы? в колья его, ребята!" Уж кое-как уговорил их батька Василий. Правда, с тех пор француз и носу не смеет на улицу показывать; а барыня стала такая ласковая с отцом Васильем: в неделю-то раз пять он обедает на господском дворе. Ох, батюшка! недаром это! Знаете ли, какой слух недавно прошел в народе?.. Страшно вымолвить!
- А что такое?
- Говорят... не дай господи согрешить напрасно! - продолжал Шурлов, понизив голос. - Говорят, будто бы старая-то барыня хочет выйти замуж за этого француза.
- Какой вздор!
- Может статься, и вздор, батюшка; да ведь глотки никому не заткнешь; и власть ваша, а дело на то походит. Палпгея Николавна - невеста ваша, да она недавно куда ж больна была, сердечная!
- Что ты говоришь?
- Да, сударь, захворала было не на шутку; но теперь, говорят, слава богу, оправилась и стала повесешей. Ольга Николавна, как слышно, не очееь изволит жаловать этого француза; так на кого и подумать, как не на старую барыню. А она же, как говорят, ни пяди от него не отстает и по-французскому вот так и сыпет; день-деньской только и слышут люди: мусье да мусье, мадам да мадам, шушуканье да шепотня с утра до вечера. Ну, воля ваша, а это все не к добру! Ведь бес-то силен, батюшка! долго ль до греха! Да и проклятый француз... такая диковинка!.. Видали мы всяких мусьев и учителей: всн народ плюгавйы, гроша не стоит; а этот пострел, кажется, француз, а какой бравый детина!.. что грех таить, батюшка, стоит русского молодца. Вот вы смеетесь, Владимир Сергеич? А смотрите, чтоб не пришлось нам всем плакать.
- Не бойся, Шурлов: ты не знаешь, почему Прасковья Степановна так ласкова с этим французом: ведь они давно уже знакомы.
- Вот что?.. Ну это как будто бы полегче; а все лучше, если бы его оиправили к команде. Не то время, Владимир Сергеич! Чай, слыхали пословицу: "Дружба дружбой, а служба службой"! А ведь чем же нам и послужить теперь государю, как н тем, чтоб бить наповал эту саранчу заморскую. Был, батюшка, и на их улице праздник: поили их, кормили, приголубливали, а теперь пора и в дубье принять. Ну вот, Владимир Сергеич, и поворот, - продолжал старый ловчий, остановив свою лошадь. - Извольте ехать прямо по этой просеке до песочного врага; держитесь все правой руки, а там пойдет дорога налево; как поравняетесь с деревянным крестом - изволите знать, что в сосновой роще?
- Как незнать? - подхватил Егор. - Ведь ты говоришь про тот крест, что поставлен над могилою приказчика Терентьича, которого еще в пугачевщину на этом самом месте извели казаки?
- Ну да.
- Эх, брат! место-то неловкое. Говорят, будто бя по ночам видвли, что перед крестом теплится: свечка и сидит сам покойник.
- Слыхать-то об этом и я слыхал, а сам не видывал. От креста вы проедете еще версты полторы, а там выедете на кладбище; вот тут пойдет опять плохая дорога, а против самой кладбищенской церкви - такая трясина, что и боже упаси! Забирайте уж лучше правее; по пашне хоть и бойко, да зато не увязнете. Ну, прощайте, батюшка, Владимир Сергеич!
- А ты куда, Шурлов?
- Я неподклеку отсюда переночую у приятеля на пчельнике. Хочется завтра пообшарить всю эту сторону; говорят, будто бы здесь третьего дня волка видели. Прощайте, батюшка! с богом! Да поторапливайтесь, а не то гроза вас застигнет. Посмотрите-ка, сударь, с полуден какие тучи напирают!
В самом деле, впереди все небо подернулось черными тучами, изредка сверкала молния, и хотя отдаленный гром едва был слышен, но листья шевелились на деревьях и воздух становился час от часу душнее. Шурлов повернул свою лошадь, подкликал собак и пустился рысью назад по дороге; а нсши путешественники въехаи в узкую просеку, которая шла в самую средину леса. Казалось, с каждым шагом вперед лес становился все темнее; кругом царствовала мертвая тишина. Несколько минут ничто не нарушало торжественного безмолвия ночи; путешественники молчали, колеса катились без шума по мягкой дороге, и только от времени до времени сухой валежник хрустел под ногами лошадей и раздавался легкой шорох от перебегающего через дорогу зайца.
- Эка ночка! - сказал наконец Егор. - Ну, сударь, дай бог нам доехать благополучно. Не знаю, как вы, а я начинаю побаиваться. Ну, если мы заплутаемся?
Рославлев не отвечал ни слова.
- Ох, эти объезды! - продолжал вполголоса Егор, посматривая робко во все стороны, - терпеть их не могу: того и гляди, заедешь туда, куда ворон и костей не заносил. Здесь, чай, и днем-то всегда сумерки, а теперь... - он поднял глаза кверху, - ни одной звездочки на небе, поглядел кругом - все темно: направо и налево сплошная стена из черных сосен, и кой-где высокие березы, которые, несмотря на темноту, белелись, как мертвецы в саванах. Прошло еще несколько минут, последнмй свет от потухающей зари исчез на мрачных небесах, покрытых густыми облаками, и наступила совершенная темнота. Ямщик слез с телеги и пошел пешком подле лошадей, которые, робко передвигая ноги, едва подавались вперед. С лишком час наши путешественнки тащились шагом. Рославлев молчал, а Егор, чтоб ободрять себя, посвистывал и понукал лошадей.
- Ну, что ж ты заснул, братец! - сказал он наконец ямщику. - Садись да погоняй лошадей-та!
- Да, погоняй!.. А как наедешь на колоду. Вишь темнять какая!
- Так затяни песенку: все-таки будет повеселее.
- Коль ты охоч до песен, так пой сам.
- А ты что?
- Да!.. слышь ты, парень, до песен теперь! Только вынеси господь!.. Туда ли еще едем.
- Что ж ты за ямщик, коли не знаешь, куда едешь? Смотри, брат! Если ты завезешь нас в какую-нибудь трущобу, так добром со мной не разделаешься.
- Ой ли? Грози, брат, богатому - денежку даст, а с меня взятки-та гладки. Ведь я вам баил, что обьезда не знаю.
- В самом деле, не заплутались ли мы? - спросил Рославлев.
- Небось, барин! Бог милостив; авось как-нибудь выберемся из леса. Только гроз
Страница 27 из 67
Следующая страница
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 67]