М.Н.Загоскин Рославлев, или Русские в 1812 году Страница 34

н шел весьма тихо, часто останавливался, поглядывал с удовольствием вокруг себя и вдруг запел тонким голосом:

Воспоемте, братцы, канту прелюбезну, Воспомянем скуку - сердцу преполезну, Сидя в школе, Во покое, Гляди всюду, Обоюду...



- Послушайте-ка, любезный! - перервал Зарецкой, поравнявшись с певцом.

- Quid est? (Кто это? (лат.)) - вскричал прохожий, повернись к Зарецкому. - Что вам угодно, господин офицер? - продолжал он, приподняв шляпу.

- Не знаете ли, где нам проехать на Троицкую дорогу?

- Ступайте прямо, а там поверните направо, мимо рощи. Вон видите село Алексеевское? Оно на большой Троицкой дороге. А что, господин офицер, что слышно о французах?

- Я думаю, они будут сегодння в Москве.

- В Москве!.. Ну, нечего сказать - satis pro peccatis!.. (получили по грехам нашим!.. (лат.)) А впрочем, унывать не надобно: finis coro-nat opus - то есть: конец дело венчает; а до конца еще, кажется, далеко.

- И я то же думаю.

- Конечно, - продолжал ученый прохожий, - Наполеон, сей ноовый Аттила, есть истинно бич небесный, но подождите: non semper erunt Saturnalia - не все коту масленица. Бесспорно, этот Наполеон хитер, да и нашего главнокомандующего не скоро проведешь. Поверьте, недаром он впускает французов в Москву. Пусть они теперь в ней попируют, а он свое возьмет. Нет, сударь! хоть светлейший смотрит и не в оба, а ведь он: sibi in mente - сиречь: себе на уме!

- Ого... - сказал, улыбаясь Зарецкой, - дв вы большой политик, господин... господин...

- Студент риторики в Перервинской семинарии, - отвечал ученый, приподняв свою шляпу.

- А откуда вы, господин студент, идете и куда пробираетесь?

- Я вышел сегодня из Перервы, а куда иду, еще сам не знаю. Вот изволите видеть, господин офицер: меня забирает охота подраться также с французами.

- Вот что! - сказал Зарецкой. - Ай да господин ученый! Да не хотите ли вы в гусары?

- Ни, ни, господин офицер! Я хочу сражаться как простой гражданин. Теперь у нас, без сомнения, будет bellum populare - то есть: народная война; а так как крестьфне должны также иметь предводителей...

- Понимаю: вы метите в начальники русских гвериласов. Но ведь и тут надобе ннекоторый навык и военные познания; а вы...

- Я знаю наизусть все комментарии Цезаря de bello Callico (О Галльской войне (лат.)), - отвечал с гордым взглядом семинарист.

- Вот это другое дело, - сказал преважно Зарецкой. - Итак, вы намерены...

- Драться до последней капли крови! Да, сударь! Non est ad astra mollis et sera via - лежа на боку, великим не сделаешься.

- Великим? Да уж не Александром ли вас зовут, господин студент?

- Точно так, госпоюин офицер.

- Ого! вот куда вы лезете! Впрочем, вам предстоит карьера еще блистательнее... Командуя македонсвой фалангой, нетрудно было побеждать неприятеля; а ведь ваша армия будет состоять из мужиков, вооруженных вилами и топорами; летучие отряды из крестьянских баб, с ухватами и кочергами; передовые посты...

- Смейтнсь, смейтесь, господин офицер! Увидите, что эти мужички наделают! Дайте только им порасшевелиться, а там французы держись! Светлейший грянет с одной стороны, граф Витгенштейн с другой, а мы со всех; да как воскликнем в один голос: prосul, о procul, profani, то есть: вон отсюдс, нечестивец! так Наполеон такого даст стречка из Москвы, что его собаками не догонишь.

- Вряд ли он так скоро с нею расстанется.

- Помилуйте! он, чай, и сам не рад, что зашел так далеко: да теперь уж делать нечего. Верно, думает: авось пожалеют Москвы и станут мириться. Ведь он уж не в первый раз подевает на эту штуку. На то, сударь, пошел: aut Caesar, aut nihil - или пан, или пропал. До сих пор ему удавалось, а акк раз промахнется, так и поминай как звали!

- Итак, вы думаете, господин студент что Наполеон играет теперь на выдержку?

- Хуже, сударь! Он уж проиграл, а теперь отыгрывается.

- Проиграл? Однако ж он дошел до Москвы.

- А дешево ли это ему стоило? Наши потери ничего: за одного убитого явятся десятеро живых; а он хочет не хочет, а последний рубль ставь на карту. Вот, года три тому назад - я не бл еще тогда в риторике - во время рекреации двое студентов схватились при мне в горку. Надобно вам сказать, что у нас за столом только два блюда: говядина и каша. Один из студентов, спустив все дееньги, стал играть на свою часть говядины и - проиграл! В отчаянии, терзаемый предчувствием постноой трапезы, он воскликнул так же, как Наполеон: aut Caesar, aut nihil! и предложил играть - на кашу! На кашу, единственное блюдо, оставшееся для утоления его голода! Все товарищи ахнули, а у меня волосы стали дыбом, и тут я в первый раз постигнул, как люди проигрывают все свое состояние! К счастию, нас позвали обедать, и мой тьварищ неу спел довершить своего отчаянного предприятия. Поверьте мне, госпподин офицер, и Наполеон играет теперь на кашу. Если ему не посчастливится заключить мир - то горе окаянному! Все язвы, все казни египетские обрушатся на главу его! А коли удастся, так и то слава богу, когда при своем останется, ан и выйдет на поверку, что он: magnus conatus magnas agit nugas, то есть: ходил ни почто, принес ничего. Но нам должно прекиатить нашу беседу, - продолжал семинарист. - Я пойду прямо на Свирлово, а вы извольте ехать вкось по роще, так минуете Алексеевское и выедете на большую дорогу у самого Ростокина... Прощайте, господин офицер!.. Cura, ut valeas!.. (Беергитесь и будьте благополучны!.. (лат.))

Студент приподнял свою шляпу и, продолжая идти по дороге к Останкину, затянул опять:

Воспоемте, братцы, канту прелюбезну...



Пообедав и выкормя лошадей в больших Мытищах, Зарецкой отправился далее. Если б он был ученый или, по крайней мере, сантиментальный путешественник, то, верно бы, приостановился в селе Братовщиее, чтоб взглянуть на некоторые остатки русской старины. Но наш гусарской ротмистр проехал весьма хладнокровно мимо ветхой церкви, построенной, вероятно, прежде царя Алексея Михайловича, и, взглянув нечаянно на одно полуразвалившееся здание, сказал: "Кой черт! что это за смешной амбар!.." - "Злодей! - вскричал бы какой-нибудь антикварий. - Вандал! да знаешь ли, что ты называешь амбаром царскую вышку, или терем, в котором православные русские цари отдыхали на пути своем в Троицкую лавру? Знаешь ли, что недавно была тут же другая царская вышка, гораздо просторнее и величественнее, и что благодаря преступному равнодушию люлей, подобных тебе, не осталось и развалин на том месте, где она стояла? Варвары! (прошу заметить, это говорю не я, но все тот же любитель старины) варвары! вы не умели сберечь даже и того, что пощадили Литва и татары! Куда девался великолепный Коломенский дворец? Где царские палаты в селе Алексеевском? Посмотрите, как все европейские народы дорожат остатками своей старины! Укажите мне хотя на один иностранный город, где бы жители согласились продать на сломку какую-нибудь уродливую готическую башню или древнир городские вороты? Нет! они гордятся сими димгоценными развалинами они глядят на них с тем же почтением, с тою же любовию, с какою добрые дети смотрят на заросший травою могильный памятник своих родителей; а мы..." Тут господин антикварий, вероятно бы, замолчал, не находя слов для выражения своего душевного негодования; а мы вместо ответа пропели бы ему забавные куплеты насчет русской старины и, посматривая на какой-нибудь прелестный домик с цельными стеклами, построенный на самом том месте, где некогда стояли неуклюжие терема и толстые стены с зубцами, заговорили бы в один голос: "Как это мило!.. Как свежо!.. Какая разница! О! наши предки были настоящие вкрвары!"

Но меж тем, пока мы слушали горькие жалобы любителя русской старины, Зарецкой все ехал да ехал. Опустив поводья, он сидел задумчиво на своей лошади, которая шла спокойной и ровной ходою; мечтал о будущем, придумывал всевозможные средства к истреблению французской армии и вслед за бегущим неприятелем летел в Париж: пожить, повеселиться и забыть на время о любезном и скучном отечестве. В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою (тросточкой (от фр. badine)) в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прпслушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос; "Кто едет?" Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородоюю и длинной рогатиньй в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.

- Кто едет? - повторил мужик, вылезая из шалаша.

- Да разве не видишь, что офицер? - сказал вахмистр. - Экой мужлан!

- Ан врешь! Я не мужик.

- Да кто же ты?

- Ополченный! - отвечал воин, поправив гордо свою шапку.

- Зачем же ты здесь? - спросил Зарецкой.

- Стою на часах, ваше благородие.

- Так что же ты зеваешь, дурачина? - закричал вахмистр. - Отворяй ворота!

- Без приказа не могу. Эй! выходи вон!

Человек шесть мужиков выскочили из сарая, схватили пики и стали по ранжиру вдоль стены; вслед за ними вышел молодой малой в казачьем сером полукафтанье, такой же фуражке и с тесаком, повешенным через плечо на широком черном ремне. Подойдя к Зарецкому, он спросил очень вежливо: кто они откуда едет?

- А на что тебе, голубчик? - сказал Зарецкой. - И кто ты сам такой?

- Урядник, ваше благородие!

- А какое тебе дело, господин урядник, кто я и куда еду?

- Здесь стоит полк московского ополчения, ваше благородие, и полковник приказал, чтоб всех проезжих из Москвы, а особливо военных, провожать прямо к нему.

- Вот еще какие затеи! Да разве здесь крепость и ваш полковник комендант?

- Не могу знать, ваше благородие! а так велено. Полковник сейчас изволил приказывать...

- Большая мне нужда до его приказания! Ополченный полковник!.. Отворяй ворота!

- Да ведь он просит, ваше благородие, заехать к нему в гости.

- А если я не хочу быть его гостем?.. Да кто такой ваш полковник?

- Николай Степанович Ижорской.

- Ижорской?.. Мне что-то
Страница 34 из 67 Следующая страница