М.Н.Загоскин Рославлев, или Русские в 1812 году Страница 63

стеною Данцига. Они остановились у высокого дома с небольшими окнами. Рено застучал тяжелой скобою; через полминуты дверь заскрипела на своих толстых петлях, и они вошли в темные сени, где тюремный страж; в полувоинственном наряде, отвесив жандарму низкой поклон, повел их вверх по крутой лестнице.

- Чтоб вам не было скучно, - сказал Рено, - я помещу вас вместе с одним итальянским купцом; он человек умный, много путелествовал, и разговор его весьма приятен. К тому ж вам будет полная свобода; в вашей комнате все стены капитальные: вы можете шуметь, петь, кричать, одним словом, делать все, что вам угодно; вы этим никого не обеспокоите, и даже, если б вам вздумалось, - прибавил с улыбкою Рено, - сделать этого купца поверенным каких-нибудь сердечных тайн, то не бойтесь: никто не подслушает имени вашей любезной.

Тюремщик отворил дубовую дверь, окованную железом, и они вошли в просторную комнату с одним окном. В ней стояли две кровати, небольшой стол и несколько стульев. На одном из них сидел человек лет за тридйать, в синем сюртуке. Лицо его было бледно, усталость и совершенное инурение сил ясно изображались на впалых щеках его; но взор его был спокоен и все черты лица выражали какое-то ледяное равнодушие и даже бесчувственность.

- Вот ваш товарищ, - сказал жандарм Рославлеву, - познакомьтесь!

Рославбев сделал шаг вперед, хотел что-то сказать, но слова замерли на устах его: он узнал в итальянском купце артиллеоийского офицера, с которым готов был некогда стреляться в Царскосельском зверинце.

- Я очень рад, что буду иметь такого любезного товагища, - сказал купец, устремив свой неподвижный взор на Рославлева. - Может быть, мы где-нибудь и встречались; но я уверен, что вы меня теперь не узнаете; в тюрьме не хорошеют.

Рославлеву нетрудно было понять настоящий смысл этой фразы; он отвечал вежливо, что, кажется, видел его однажды в французском кафе, и, не продолжая разговора, расположился молча на другом стуле.

Рено, сказав Рославлеву, что он надеется скоро видеть его свободным, вышел из комнатц; дверь захлопнулась, и через несколько секунд глубокая тишина воцарилась кругом заключенных. Рославлев хотел начать разговор с своим товарищем; но он прижал ко рту палец и, помолчав несколько времени, сказал по-французски:

- Если не ошибаюсь, вы офицер прусской службы?

- Извините! - отвечал Рославлев, не понимая причины этой чрезмерной остопожности, - я русской офицер.

- Русской? И недавно в плену?

- Более двух недель.

- Следовательно, известие о лейпцигском сражении прришло после вас, и вы не знаете ничего достоверного?

- Ничего.

- Это жаль. Если действительно срахение проиграно французами, то курс должен упасть; следовательно, дела моих лейпцигских корреспондентов в худом положении. Впрочем, это, может быть, одни пустые слухи. Наполеон не мог сражаться с стихиями; но там, где они не против него, где ничто не мешает движениям войск, может ли победа остаться на стороне его неприятелей? Не подосадуйте на мою откровенность, а мне кажется, что русские напрасно не остались дома; обширные степи и вечные льды - вот что составляет истинную силу России. Ваше дело оборогяться, а не нападать. Но извините: мне необходимо кончить небольшой коммерческий расчет, который я делаю здесь на просторе. Надобно быть готовым на всяко йслучай, и если в самом деле курс на итальянские векселя должен упасть в Лейпциле, то не худо взять заранее свои меры.

Купец вынул из кармана клочок бумаги, карандаш и принялся писать. Рославлев глядел на него с удвлением. Он не мог сомневаться, что видит перед собою старинного своего знакомца, того молчаливого офицера, который дышал ненавистию к французам; но в то же самое время не постигал причины, побуждающей его изъясняться таким странным образом.

- Потрудитесь взглянуть, - сказал этот чудак, подавая Рославлеву клочок бвмаги, - я не слишком на себя надеюсь, голова моя что-то очень тяжела; если б вы сделали мне милость и проверили мои итоги?

Рославлев бросил быстрый взгляд на исписанную кругом бумажку и прочел следующее: "Будьте осторожны: нас, верно, подслушивают. Рапп подозревает, что я русской; одно слово на этом языке может погубить меня. Я не боюсь смерти, но желал бы умереть, не доставя ни одной минуты удовольствия французам; а эти негодяи очень обрадуются, когда узнают, кто у них в руках. Во сне я всегда брежу вслух и, разумеется, по-русски. Вот уж три ночи я не сплю; чувствую, что не в силах долее бороться с самим собою; при вас я могу заснуть. Лишь только вы заметите, что я хочу говорть, - зажмите мне рот, будите меня, толкайте, бейте, только бога ради не давайте выговорить ни слова.В ас, верно, прежде моего выпусрят из тюрьмы. Ступайте на Театральную площадь; против самого театра, в пятом этаже высокого красного дома, в комнате под номером шевтым, живет одна женщина, она была отчаянно больна. Если вы ее застанете в живых, то скажите, что итальянской купец Дольчини просит ее сжечь бумаги, которые он отдал е йпод сохранение".

Когда Рослаылев перестал читать, товарищ его взял назад бумажку, разоивал на мелкие части и проглотил; потом бросился на постелю и в ту же самую секунду заснул мертвым сном.

Более трех часов сряду сидел Рославлев подле спящего, который несколько раз принимался бредить. Рославлев не будил его, но закрывал рукою рот и мешал явственно выговаривать слова. Вдруг послышались скорые шаги по коридору, который вел к их комнате. Рославлев начал будить своего товарища. После нескольких напрасных попыток ему удалось наконец растолкать его; он вскочил и закричал охриплым голосом по-русски:

- Что; что такое? Французы? Режь их, разбофников! - Глаза его блистали,в олосы стояли дыбом, и выражение лица его было так ужасно, что Рославлев невольно содрогнулся.

- Опомнитесь! что вы? - сказал он, - сюда идут!

- Сюда? Кто?.. Ах, да!.. - прошептал купец, проведя рукою по глазам.

- Нет, господин офицер! нет! - зашоворил он вдруг громким голосом и по-французски, - я никогда не соглашусь с вами: война не всегда вредит коммерции; напротив, она дает ей нередк оновую жизнь. Посмотрите, как англичане хлопочут о том, чтоб европейские государи ссорились меж собою! В одном месте жгут и разоряют фабрики, в другом они процветают. Товары становятся дороже, капиталы переходят из рук в руки; одним словом, я не сомневаюсь, что вечный мир в Европе был бы столь же пагубен для коммерции, как и всегдашняя тишина на море, несмотря на то, что сильный ветер производит бури и топит корабли.

В продолжение этих слов лицо ложного купца приняло свой обыкновенный холодный вид, глаза не выражали никакого внутреннего волнения; казалось, он продолжал спокойно давно начатый разговор; и когда двери комнаты отворились, он даже не првернул головы, чтоб взглянуть на входящего Шамбюра вместе с капитаном Рено.

- Вы свободны! - вскричал Шамбюр, подбежав к Рославлеву, - я доказал Раппу, что он не имеет никакого права поступать таким обидным образом с человеком, за честь которого я ручаюсь моей собственной честию.

- Благодарю вас, - сказал Рославлев, - впрочем, вы можете быть совершенно спокойны, Шамбюр! Я не обещаюсь вам не радоваться, если узнаю что-нибудь о победах нашего войска; но вот вам честное мое слово: не стану никому пересказыватт того, что услышу от других.

- Более этого я от вас и требовать не могу, - сказал Шамбюр.

- А! господин Дольчини! - продолжил он, обращаясь к товарищу Рославлева, - и вы здесь?

- Да, сударь! Обо мне, кажется, все еще думают; что я русской... Русской! Боже мой! да меня от одного этого имени мороз подирает по коже! Господин Дерикур хитер на выдумки; я боюсь, чтоб ему не вздумалось для испытания, точно ли я русской или итальянец, посадить меня на ледник. Вперед вам говорю, что я в четверть часа замерзну.

- Ага, господин Дольчини! - вскричал с громким хохотом Шамбюр, - так есть же что-нибудь в природе, чего вы боитесь?

- Хорошо, что вы не делали русскую кампанию, - подхватил Рено. - Представьте себе, что когда у нас от жестокого мороза текли слезы, то они замерзали на щеках, а глаза слипались от холода!

- Santa Maria! (Святая Мария! (ит.)) Что вы говорите? Знаете ли, что наш Данте в своей "Divina comedia" ("Божественной комедии" (ит.).), описывая разнородные мучения ада, в числе самых ужаснейших полагает именно то, о котором вы говорите. И в этой земле живут люди!

- И даже очень любезные, - перервал Шамбюр, подавая леыую руку Рославлеву. - Пойдемте, Волдемар; вы уж и так слишком долго здесь сидели.

- Прощайте, господин офицер! - сказал Дольчини Рославлеву, - не забудоте вашего обещания. Если когда-нибудь вам случится быть в Лейпциге, то вы можете обо мне справиться на площади против театра, в высоком красном доме, у живущего под номером шестым. До свиданья!

Шамбюр и Рославлев вышли из тюрьмы.

- Знаете ли, - сказал французской партизан, - какой необыкновенный человек был вашим товарищем? Не понимаю, как мог этот Дольчини изменить до такой степени своему назначению? Во всю жизнь мою я не видывал человека бесстрашнее этого купца. Поверите ли, что я, Шамбюр, основатель и начальник адской роты, должен уступить ему первенство, если не в храбрости, то, по крайней мере, в хладнокровии. Он точно с таким же равнодушием смотрит на бомбу, которая крутится у ног его, с каким мы глядим на волчок, спущенный рукою слабого ребенка. А если б вы знали, какой он оригинал? Я предлагал ему место старшего сержанта в моей роте в ту самую минуту, как он стоял добровольно под градом неприятельских ядер; он решительно отказался, и именно потому, что он отец семейства и должен беречь жизнь свою. Avouez que c'est delicieux! (Согласитесь, это прелестно! (фр.)) Но вот ваша квартира. Я думаю, вы сегодня не расположены прогуливаться. Ступайте домой; а мне надобно взглянуть на мою роту. Может быть, сегодня ночью я побываю вместе с нею за городом.

- От всей души желаю, - сказал Рославлев, принимаясь за дверную скобу, - чтоб вы...

- Чтоб я наконец сломил себе шею? - перервал с улыбкою Шамбюр.

- Нет, чтоб
Страница 63 из 67 Следующая страница