Евгений Замятин На куличках Страница 1

Евгений Замятин



На куличках



1. Божий зевок.



Есть у всякого человека такое, в чем он весь, сразу, чем из тысячи его оьличишь. И так же у Андрея Иваныча - лоб: ширь и размах степной. А рядом нос - русская курнофеечка, белобрысые усики, пехотные погоны. Творил его Господь Бог, размахнулся: лоб. А потом зевнул, чего-то скушно стало - и кой-как, тяп-ляп, кончил: сойдет. Так и пошел Андрей Иваныч с Божьим зевком жить.

Вздумал прошлым летом Андрей Иваныч - в академию готовиться. Шутка ли сказать: на семьдесят рублей одних книг накупил. Просидел над книгами все лето - и случилось в августе на Гофманский концерт попасть. Господи Боже мой: сила какая. Куда уж там академией заниматься: ясное дело - быть Андрею Иванычу Гофманом. Недаром же все в полку говорили: так Андрей Иваныч играет Шопеновский похоронный марш - без слез слушать нельзя.

Под диван все книги академические, взял учительницу, засел Андрей Иваныч за рояль: весной в консерваторию поедет.

А учительница - светловолосая, и какие-то у ней особенные духи. Вышло: вовсе не музыкой занимался с ней Андрей Иваныч всю зиму. И пошла консерватория прахом.

Что же, так теперь и прокисать Андрею Иванычу субалтерном в Тамбове каком-то? Ну, уж это шалишь: кто-кто, а Андрей Иваныч не сдастся. Главное - все сначала начать, все старое - к чорту, закатиться куда-нибудь на край света. И тогда - любовь самая настоящая, и какую-то книгу написсть - и одолеть весь мир...

Так вот и попал Андрей Иваныч служить - на край света, к чертям на кулички. Лежит теперь на диване - и чертыхается. Да как же, ей Богу: третий день приехал - и третий день от тумана не продыхнуть. Да ведь какой туман-то: оторопь забирает. Густой, лохматый, как хмельная дрема - муть в голове - притчится какая-то несуразная нелюдь - и заснуть страшно: закружит нелюдь.

Хоть какого-нибудь человечьего голоса захотелось - навождение свалить. Кликнул Андрей Иваныч денщика.

- Эй, Непротошнов, на минутку!

Как угорелый, влетел денщик и влип в притолку.

- Скушно у вас, Непротошнов: туман-то, а?

- Н-не могу знать, ваше-бродие...

"Фу ты, Господи: какие глаза рыбьи. Но можно же его чем-нибудь"... - Ну что, Непротошнов, через год домой, а?

- Так тошно, ваше-бродие.

- Жена-то есть у тебя?

- Так тошно, ваше-бродие.

- Небось, по ней соскучился? Соскучился, говорю, а?

Что-то тускло мигнуло в Непротошнове.

- Как оная, есть конкурент моей жизни, жена-то... то я... и потух, спохватился, вытянулся Непротошнов еще больше.

- Да что: разлюбил, что ли? Ну?

- Н-не могу знать, ваше-бродие...

"О, ч-чорт... Ведь вот: был, наверно, в деревне - первый гармонист, а теперь - рыбьи глаза. Нет, надо будет от него отвязаться"... - Ладно. Иди к себе, Непротошнов.

Отвалился Андрей Иваныч к подушке. В окно полз туман лохматый, ватный: ну просто не продыхнуть.

Перемогся - и хоть с храпом - а продыхнул Андрей Иваныч, и сам же услышал свой храп: заснул.

"Батюшки, что же это я - среди бела дня сплю..."

Но запутал туман паутиной - и уж не шевельнуть ни рукой, ни ногой.



2. Картофельный Рафаэль.



- Их преосходительства господинп коменданта нету дома.

- Да ты, братец, узнай хорошенько. Скажи, мол, поручик Половец. Половец, Андрей Иваныч.

- Полове-ец?

У денщика генеральского - не лицо, а начищенный самовар медный: до того круглое, до того лоснится. И был себе самовар заглохший, а тут вдруг начал пузыриться, закипать:

- Полове-ец? Ах-и-батюшки, позабыл я, дома они. Половец - ну как же: - дома, пожалте. Только заняты малость.

Денщик отворил из сеней дверь налево. Андрей Иваныч нагнулся, вошел. "Да нет... да может, не туда?"

Дым коромыслом, чад, суета, шипит что-то, луком жареным пахнет...

- Кто та-ам? Поближе, поближе,_не слы-ы-шу!

Андрей Иваныч шагнул поближе:

- Честь имею явиться вашему превосходительству...

Да чорт-те возьми: да уж он ли это, генерал ли? Передник кухарский и беременное пузо, подпертое коротышками-ножками. Голая, пучеглазая, лягушачья голова. И весь разлатый, растопыренный, лягва огромадная, - может под платьем-то и пузо даже пестрое, бело-зелеными пятнами.

- Явиться? Гм, хорошее дело, хорошее дело... офицеров у меня мало. Запивох - это сколько угодно, - буркнул генерал.

И опять занялся своим делом: тонкими на диво ломтиками кромсал крупичатый белый картофель. Нарезал, вытер фартуком руки, сигнул бочком к Андрею Иванычу, уставился, обглядел и закричал сердито, снизу откуда-то, как водяной из бучила:

- Ну, что за нелегкая сюда занесла? Майн-Ридов начитался, а? Сидел бы себе, голубеночек, в России, у мамаши под подолом, чего бы лучше. Ну что, ну зачем? Возись тут потом с вами!..

Андрей Иввныч оробел даже: уж очень сразу наскочил генерал.

- Я, ваше превосходтельство... Я в Тамбове... А тут, думаю, море... Китайцы тут...

- Ту-ут! Едут сюда, думаюют тут...

Но не кончил генерал: зашипело что-то на плите предсмертным шипом, закурился пар, паленым запахло. Мигом генерал пересигнул туда и кого-то засыпал, в землю вбил забористой руганью.

Тут только оглядел Андрей Иваныч поваренка-китайца в синей кофте-курме: стоял он перед генералом, как робкий звереныш какой-то на задних лапках.

- Р-раз, - и чмокнулась в поваренка звонкая оплеуха.

А он - ничего: потер только косые свои глаза кулачками, чудно так, быстро, по-заячьи.

Отдувался генерал, плескалось под фартуком его пузо.

- Уф-ф! Замучили, в лоск. Не умеют, ни бельмеса не смыслят: только отвернись - такого настряпают... А я смерть не люблю, когда обед так вот, шата-валя, без настроения варганят. Пища, касатик, дар Божий... Как это, бишь, учили-то нас: не для того едим, чтобы жить, а для того живем, чтобы... Или как бишь?

Андрейй Иваныч молча во все глаза глядел. Генерал взял салфетку и любовно так, бережно, перетирал тонкие ломтики картофеля.

- Картошка вот, да. Шваркнул, мол, ее на сковородку и зажарил, как попало? Вот... А которому человеку от Бога талант даден, тот понимает, что в масле ни в ко-ем слу-чае... Да в масле? Да избави тебя Бог! Во фритюре - обязательно, непременно, запомни, запиши, брат - во фритюре, раз-на-всегда.

Генерал взял лимон, выжимал сок на ломтики картофеля, Андрей Иваныч насмелел и спросил:

- А зачем же, ваше превосходительство, лимон?

Видимо, пронзило генерала такое невежество. Отпрыгнул, орет откуда-то снизу - водяной со дна из бучила:

- Ка-ак зачем? Да без этого ерунда выйдет, проыанация. А покропи, а сухо-на-сухо вытир, а поджарь во фритюре... Картофель a la lyona se - слыхал? Ну, куда-а вам! Сокровище, перл, Рафаэль! А из чего? Из простой картошки, из бросовой вещи. Вот, миленок, искусство что значит, творчество, да...

"Картошка, Рафаэль, что за чушь! Шутит он?" - поглядел Андрей Иваныч.

Нет, не шутит. И даже - видать еще вот и сейчас - под пеплом лица мигает и тухнет человечье, далекое.

..."Пусть картофельный, - хоть картофельный Рафаэль".

Андрей Иваныч поклонился генералу, генерал крикнул:

- Лраька, проводи их к генеральше. До свидания, голубенок, до свидания...

Бывают в леау поляны - порубки: остались никчемушние три дерева, и от них только хуже еще, пустее. Так, вот, и зал генеральский: редкие стулья; как бельмо - на стене полковая группа. И как-то некстати, ни к чему, - приткнулась генеральша посередь зала на венском диванчике.

С генеральшей сидел капитан Нечеса. Нечесу Андрей Иваныч уже знал: запомнил еще вчера всклоченную его бороду в крошках. Поклонился генеральше, поцеловал Андрей Иваныч протянутую руку.

Генеральша переложила стаканчик с чем-то красным из левой руки опять в правую и сказала поручику, однотонно, глядя мимо:

- Садитесь, я вас - давно - не видала.

..."То есть как - давно не видала?"

И сразу сбила с панталыку Андрея Иваныча, выскочила из головы у него вся приготовленная речь.

Капитан Нечеса, кончая какой-то разговор, пролаял хрипло:

- Так вот-с, дозвольте вас просить - в крестные-то, уж уважьте...

Генеральша отпила, глаза были далеко - не слыхала. Сказалаа - ни к селу, ни городу - о чем-то о своем:

- У поручика Молочки пошли бородавки на руках. Кабы еще на руках, а то по всему по телу... Ужасно неприятно - бородавки.

Как сказала она "бородавки" - так за спиной у Андрея Иваныча что-то шмыгнуло, фыркнуло. Оглянулся он - и увидал позади, в дверной щели, чей-то глаз и веснущатый нос.

Капитан Нечеса повторил умильно:

- ...Уважьте - в крестные-то!

Должно быть теперь услыхала генеральша. Засмеялась нечесело, треснуто - и все смеется, все смеется, никак не пересткнет. Еле выговорила, к Андрею Иванычу обернувшись:

- Девятым, разрешилась капитвнша Нечеса, - девятым. Пойдемте со мной, - в крестные отцы?

Капитан Нечеса закомкал свою бороду:

- Да, матушка, простите Христа ради. Уж есть ведь крестный-то. Жилец мой, поручик Тихмень, обещано ему давно...

Но генеральша уж опять не слыхала, опять - мимо глядела, прихлебывала из стаканчика...

Андрей Иваныч и капитан Нечеса ушли вместе. Хлюпала под ногами мокреть, капелью садился на крыши туман и падал оттуда на фуражки, на погоны, за шею.

- Отчего она какая-то такая... странная, что ли? - спросил Андрей Иваныч,

- Генеральша-то? Господи, хорошая баба была. Ведь я тут двадцать лет, как пять пальцев вшт... Ну, вышла такая история - да лет семь уж, давно! - младенец у ней родился - первый и последний, родился да и помер. Задумалась она тогда - да так вот задуманной и осталась. А как опомнится - такое иной раз, ей Богу, ляпнет... Да вот - Молочко, бородавки-то: и смех ведь, и грех!

- Ничего не понимаю.

- Поживете - поймете.



3. Петяшку крестят.



Ну, ладно. Ну, родила капитанша Нечеса девятого. Ну - крестины, - как будто что ж тут такого? А вот
Страница 1 из 14 Следующая страница