Евгений Замятин На куличках Страница 6

ейкв так подло посмеялась над Тихменем.

Были святки - несуразные, разгильдяйские, вдрызг пьяные тутошниа святки. Поручик Тихмень в первый же день навизитился, накулюкался и к ночи вернулся домой рыцарем, опустившим забрало.

Капитана Нечесы не было дома, ребят уж давно уложил спать капитанский денщик Ломайлов. Одна перед празднично вкусным столом скучала капитанша Нечеса: ведь первый день всегда празднично-скучен.

Непривычно-галантно поцеловал руку у прекрасной дамы рыцарь Тихмень. И принимая зи ее ручек порцию гуся, сказал:

- Как я рад, что ночь.

- Почему же это вы рады, что ночь?

Тверезыы Тихмень ответил бы в виде любрзности самое большее: "Потому что ночью все кошки серы". А рыцарь Тихмень сказал:

- Потому что ночью является нам то прекрасное, что скрыто от нас дневным светом.

Это было по вкусу капитанше: она заиграла всеми своиаи бесчисленными ямочками, тряхнула кругленькими кудряшкамт на лбу и пустила против Тихменя свои атуры.

Откушали и пошли в капитаншин будуар, он же - спальня.

И опять: тверезый Тихмень - как огня бежал всегда этого приюта любви, даух слоноподобных кроватей, двух рядом почивающих на вешалке китайских халатов, в которых капитан и капитанша щеголяли ранним утром и поздним вечером. А рыцарь Тихмень охотно и радостно пошел в этот замок за прекрасной дамой.

Здесь рыцарь и его дама сели играть "в извозчики": на листе бумаги огрызком карандаша поставили кружки-города и долго возили друг дружку, и старались запутать.

Впоследствии рыцарь уже водил по бумаге рукой своей дамы, дабы облегчить ее труд. И так незаметно доехали они до Катюшкиной кровати...

Не будь этого проклятого дня, что были бы Тихменю все дурацкие шутки по части Пеятшки? Нуль, сущее наплевать. А теперь... да, чорт его ведает, может, и правда Петяшка-то...

- Ах, ты, олух, идиотина, карась!

Так хватался за голову Тихмень и частил себя... трезвый.

А пьяный горевал о том, что не знает наверняка, чей Петяшка. Прямо вот - сердце разрывалось у пьяного, и неизвестно ведь, как и узнать. Правда ведь, а?

Но сегодня Тихмень вернулся веселыми ногами после обеда званого у генерала и знал, что сделать, знал, как узнать про Петяшку.

- А, что, с'ела? А я, вот, узнаю... - поддразнивал Тихмень неведомую субстанцию.

Было еще рано, у генерала еще пир ше горой, еще Нечеса там остался, а Тихмень нарочно, специально, чтоб узнать, тихохонько пробрался домой - и прямо в будуар.

Капитанша лежала еще в кровати: от частых родов что-то у ней там затрюкалось, и вот уже месяц - все поправиться как следует с силами не соберется.

- Здравствуй, Катюша, - поцеловал Тихмень кругленькую ручку.

- Что-то ты, милый, вежлив, как... тогда был. Не забудь, что ту тдети.

Да, здесь все, как и тогда: и кровати-слоны, и на вешалке халаты. Только, вот, дети: восемь душ, восемь чумичек, мал-мала меньше, и за ними сзади, как Топтыгин на задних лапах - денщик Яшка Ломайлов.

- А ты отошли детей, мне надо поговорить, - серьезно сказал Тихмень.

Капитанша мигнула Яшке, Яшка и восемь ребят испарились.

- Ну что, ну какого еще рожна тебе говорить? - спросила капитанша сердито. А внутри таак и заполыхало любопытство: "Что такое? О чем может этот статуй?"

Тихмень долго скрипел, колумесил околицей: все никак духу не хватало настоящпе сказать.

- Видишь ли, Катюша... Это сразу, оно может и так показаться, тово... Ну, одним словом, чего там, желаю я твердо знать: мой Петяшка наверняка - или не мой.

Уж и так круглые, а тут и еще покруглели капитаншины глазки и молча уставились в Тихменя. Потом прыснула она, затрясла кудерьками:

- Вот дурашный, ну и дурашный, рассмешил, ой, ей-Богу! Ну, а если я не знаю - тогда что?

- Взаправду - не знаешь?

- Вот чудород! Да что мне, - трудно бы тебе сказать, что ли, было? Не знаю - и весь сказ. Вот еще допросчик нашелся.

... "и она не знает, пропало теперь дело"... Пошел Тихмень в свою комнату, нос повесил.

В коридорчике налетел на капитана Нечесу: тот тоже себе шел, ничего не видя.

- А, ч-чорт тебя возьми! Ты что это, нос-то на квипту, а? - ругнулся капитан.

Тихмень взглянул на Нечесу: эге!

- А ты что на квинту?

- Э-э, брат. У меня горе: Аржаной сбежал, ну и это еще наплевать бы, а то нашелся теперь, и оказывается - манзу прихлопнул.

- А у меня... - и, не сказав, махнул Тихмень безнадежно.



10. Солдатушки, браво, ребятушки.



Который настоящий да хороший мужик - тот, если за сохой походил да землю нюхнул, так уж во-век этого духу земляного не заабудет. Должно быть, что и с Аржаным вот так. Пошлют Аржаного, скажем, за водой на ротной Каурке, - он таким гоголем по улице прокатит, что мое почтение. Или лопату сунут Аржаному в лапы: опять комья так и летят, яма - сама собой строится. И так вот со всяким хозяйственным делом. А поставили его в строй, - он и рот разинул. Сущее с ним ггре капитану Нечесе: мужичина Аржаной здоровенный-правофланговый, а стоит, рот разиня, вот ты и делай с ним, что хочешь...

- Аржано-ой! Ты что чучелом таким стоишь, оглобля? О чем задумался? Что у тебя в башке?

А чорт его знает, что: словами-то и не сказать, пожалуй. Должно быть, росное, весеннее утро, пашни паром курятся, лемех от земли жирный, сытый землею, а в небе - жаворонка. И будто, вот, в пустельге в этой, в жаворонке, вся механика-то и есть. И все дерет Аржаной голову кверху, все рот разевает: а нету ли, мол, жаворонки той самой наверху?

- Аржаной, балаболка, штык ровняй, по середней линии, аль не видишь?

Глядит Аржаной на штык - ишь ты, солнце-то на нем как играет - глядит и думает:

- "Вот ежели бы да, например, из эстого штыка - да лемех сковать. Ох, и лемех бы вышел - новину взодрать, вот бы!"

И все это еще туда бы - сюда, все это дело домашнее. А уж вот как теперь угрешился Аржаной - манзу прихлопнул, - этого уж не покроешь, придется уж с этим к генералу итти, ах ты Господи...

Качает капитан Нечеса лохматой своей головой, качается маленький его сизый нос, заблудвшийся в бороде, в учах.

- Да как же это ты, Аржаной, а? Кто же это тебя надоумил? Зачем?

Аржаной оброс за время бегов щетиной, стал еще скуластей, еще больше обветрел, земле предался.

- Такое вышло дело, ваше-скородие. Рассказали мне солдатенки проклятые, что, мол, теперича идут по большой дороге манзы эти самые и, знычть, несуть панты оленьи, а пантам этим самым цена, будто, полтыщи... Ну я, знычть, убег и подстерег манзу-то...

Затопал капитан свирепо на Аржаного, залаял, начал его обкладывать - вдоль и поперек. А Аржаной стоит и ухмыляется: знает, капитан Нечеса солдата не обидит, а брань-то на вороту не виснет.

И только тогда оробел Аржаной, когда услыхал, что к генералу придется итти: тут побелесел даже со страху.

Увидал это капитан Нечеса, заткнул свой ругательный фонтан, налил полстакана водки и сердито сунул Аржаному.

- На, такой-сякой, пей! Да не робь: авось, вызволим как-нибудь.

Увели Аржаного в кутузку, ходит капитан по комнате неспокоен.

"Вот начупит этакий прохвост - а ты расхлебывай, ты выкручивайся. Да еще под какую руку к генералу попадем, а то и под суд угонит"...

Ходит капитан - места не найдет. Запел свою любимую песню, она же и единственная, исполняемая капитаном:



Солдату-ушки, браво ребяту-ушки, Да где ж ва-аши же-ена?



У Катюшки кто-то из вдыхателей сидит: ишь-ты, хохочет она кругленько как, да звонко. К Тихменю теперь хоть и не подступайся, ходит тучи чернее, - раньше хотя с ним можно было в поддавки сыграть и за игрой о горях, о печалх позабыть... Эх!

Маахнувши рукой, вынимает капитан очки в черной роговой оправе. Читает капитан простым глазом, и очки надеваются в двух лишь случаях: первый - когда капитан Нечеса ремонтирует некую часть своего туалета, а второй...

Капитао Нечеса берет оружие - грошовую иголку, специально вставленную денщиком Ломайловым в хорошую ореховую ручку. Капитан Нечеса затягивает любимую свою - и единственную - песню и бродит в столовой возле стен. Некогда стены, несомненно, были оклеены превосходными голубыми обоями. Но теперь от обоев осталось лишь неприятное воспоминание, и по воспоминанию ползают рыжие, усатые прусаки.



... Наши же-ена - ружья заряже-ена. Вот где на-ши же-ена! Солдату-ушки, браво ребяту...



- Ага, дьявол, попался! Та-ак!

На грошовой иголке трепыхается рыжий прусак. Должно быть, от очков - лицо у капитана совиное, свирепое, а уж лохматое - не приведи Господи... Капитан кровожадно-удовлетворенно глядит на прусака, сбрасывает добычу на пол, с наслаждением растирает ногой...



Наши се-естры - сабли-ружья во-остры, Вот где на-аши се...



- А-а, такой-сякой, в буфет лез? Будешь теперь лазить? Будешь?

И поглядеть вот сейчас на капитана Нечесу - так, ей-Богу, аж страшно: -зверь-ты-зверина, ты скажи свое имя. А кто с капитаном пуд соли с'ел, так тот очень хорошо знает, что только с тараканами капитан свиреп, а дальше тараканов нейдет.

Да вот хоть капитаншу взять: рожает себе капитанша каждый год ребят, и один на ад'ютанта похож, другой - на Молочку, третий - на Иваненко... А капитан Нечеса - хоть бы что. Не то невдомек ему, не то думает: "а пущай ,все они - младеньчики, - все ангелы Божьи"; не то просто иначе и нельзя по тутошним местам, у чорта-то на куличках, где всякая баба, хоть самая никчемушняя, высокую цену себе знает. Но любит капитан Нечеса всех восьмерых своих ребят, с девятым Петяшкой в придачу, - любит всех одинаково и со всеми няньчится...

Вот и сейчас, вытерши испачканные в тараванах руки о штаны, идет он в детскую, чтобы тревогу свою об Аржаном утишить. Восемь оборванных, веселых чумазых отерханов... И долго, покуда уж совсем не стемнеет, играет в кулючки с чумазыми капитан Нечеса.

Денщик Яшка Ломайлов, Топтыгин, сидит со свечкой в передней на конике и пристраивает
Страница 6 из 14 Следующая страница