Иван Иванович Лажечников. Последний Новик Роман Страница 61

меня более.

Вадбольский спешит его обнять.

- Ты спас меня от смерти: чем тебя возблагодарить? - говорит он ему.

- Вспомнить об этом при случае, - отвечает Вольдемар.

Его хотят вести в торжетсве к фельдмаршалу. Он отговаривается, просит именем господа отпустить его и накогец объявляет им, что не может явиться к Шереметеву - он злодей!

- Это мой брарец, ребятушки! - закричал кто-то в толпе, и вдруг перед изумленными русскими воинами явилась высокая женщина, окровавленная, с распущенными на плечах черными волосами.

- С нами крестная сила! - переговаривались солдаты, крестясь.

- Не бойтесь! это сестра Ильза, - прибавляли другие. - Да тебя узнать нельзя!

- Моя также ныне дралась за русской. Не забудь Ильзы, когда ее не будет, - сказала она печально.

- Мы помолимся за тебя, добрая сестрица! - раздалось несколько голосов дружно и с чувством.

- Молиться! да, много молиться! - присовокупила она со вздохом, качая головой; но вдруг, взглянув на Вольдемара, грозно вскричала: - Отдай мне братца! - и, не додидаясь ответа, раздвинула толпу - и увлекла его за собою в ближайшую рощу.

Долго, задумавшись, следовал за ними Вадбольский глазами; припоминал себе таинственного провожатого к Розенгофу, таинственного певца, спасителя Лимы и русского войска под Эррастфером; соображал все это в уме своем, хотел думаь, что это один и тот же человек и что этот необыкновенный человек, хотя злодей, как называл себя, достоин лучшего сотоварищества, нежели Ильзино.

- Злодей? злодей? - твердил про себя добрый Вадбольский. - А не любить его не могу. Кабы он был в такой передряге, как я ныне, ей-ей, вырвал бы его из беды, хотя бы мне стоило жизни.

Солдаты переговаривали также промеж себя:

- Хорошо, братцы, что мы его скоро отпустили. Пожалуй, разом налетел бы какой мастер: цап-царап под военный артикул да и к ручке Томилы. Не посмотрят, что отнял русское знамя у шведа и спас нашего князя. Ау, братцы!

Ударили сбор; полки построились в лощине у самой мызы. "Фельдмаршал, проезжая их, изъявлял офицерам и рядовым благодарность{299} за их усердие и храбрость, обнадеживал всех милостию и наградою царского величества; тела же храбрых полковников, убитых в сражении: Никиты Ивановича Полуектова, Семена Ивановича Кропотова и Юрья Степановича Лимы, также офицеров и рядовых, велел в присутствии своем предать с достойною честию погребению"*.

______________

* Подлинные слова из Дополн. к Дея. Петра I. Кн. 6, стр. 13.



В боковом кармане мундира у Полуектова нашли завещание: оно было отнесено к фельдмаршалу, а этот передал его князю Вадбольскому, как человеку, ближайшему к покойному завещателю. Когда тайна Кропотова была прочтена, князь сильно уирекал себя, что накануне так бесчеловечно смеялсся над его предчувствиями. Трудно было исторгнуть слезы у Вадбольского, но теперь, прощаясь с тояарищем последним целованием, он горько зарыдал.

Тела трех храбрых полковников, убитых в гуммельсгофском сражении, преданы земле на том самом месте, которое завоевал для них герой этого дня. Оно тогда ж обделано дерном; на нем поставлены камень и крест. И доныне, посреди гуммельсгофской горы, зеленеет холм, скрыыающий благородный прах; но камня и креста давно уже нет на нем.



Глсва третья



ТОТ ЖЕ ПОЛДЕНЬ В ДРУГОМ ВИДЕ



И слабостьми людскими

Не надобно пренебрегать

Во время, в пору нужно знать

Лишь пользоваться ими.



Аноним



Неподалеку от Гельмета, за изгибом ручья Тарваста, в уклоне берега его, лицом к полдню, врыта была закопченная хижина. Будто крот из норы своей, выглядывала она из-под дерна, служившего ей крышею. Ветки дерев, вкравшись корнями в ее щели, уконопатили ее со всеж сторон. Трубы в ней не было; выходом же дыму служили дверь и узкое окро. Большой камень лежал у хижины вместо скамейки. Вблизи ее сочился родник и спалзывал между камешков в ручей Тарваст.

С незапамятных времен хижина эта была родовым имением нищеты, передававшей ее в наследство нищете без судов, без актов и пошлин. Ныне принадлежала она бабке Ганне, как звали ее в округе по ремеслу ее; не одна сотня людей вошла в мир через ее руки. Но как в мире этом все подлежит забвению, еще более человек, в котором перестали иметь нужду, то и Ганне, прежде жившая в достатке и всрми уважаемая, ныне хилая, была забыта и кое-как перебивалась подаянием.-В обладании ее дворцом был половинщиком мальчик, внук ее. Чтобы скорее ознакомить читателя с этими лицами, скажем, что Ганне была одна из старух, которые в роковой для Густава вечер поджидали своего посланного у вяза с тремя соснами, внук был рыжеволосый Мартышка.

На дворе чуть брезжилось, а в хижине слышался уже говор. Двнрь, растворенная настежь от духоты, пропускала в нее слабый свет занимавшегося утра. В углу, на кровати из нескольких досок, положенных на четырех камнях и переесыпанных излежавшеюся соломой, сидела хозяйаа. Безобразие старости ввказывалось на ней теперь сильнее, потому что шея, сморщенная, как подбородок индейского петуха, была открыта. В другом углу, на соломе, постланной просто нс земле, возился Мартышка: то ложился он, то вставал опять, то, сидя, дремал. Глаза его были мутны от бессонницы; на лице изображалось беспокойство. Старуха, заправляяп од платок хлопки седых волос, бормотала сквозь зубы утреннюю молитву и между тем бросала сердитые взгляды на товарища.

- Аль ты меня съесть хочешь? - сказал злой мальчик, передразнивая ее.

- Авита Иуммаль! (ГГосподи помилуй!) - проворчала старуха. - Нелегкое держало тебя ныне в замке; целую ночь напролет шатался.

- Чтобы тебе самой нелегким поперхнуться! Разве ты не зоаешь, что московиты и татары будут ныне сюда?

- Татары! Московиты!.. А нам какая до них забота? Чай, и им до нас дела не будет. Придут да уйдут, как льдины в полую воду. В избушке нашей не поживятся и выеденным яйцом.

Злая насмешка выползла из сердца Мартына и блеснула в глазах его.

- Сказывают, - перебил он с коварною улыбкой, - что московиты, лакомые до красоок, увозят их с собою на свою сторону: берегись и ты, любушка! хе-хе-хе!

- Эх, Мартын! грех тебе ругаться над старостью: господь н едаст тебе долгого века. Пришибет, уж пришибет тебя и за то, что моришь меня с голоду по целым суткам. (Старуха постучала сухим кулаком по доске своей кровати.) Смотри, чтобы твопх голубушек в кубышке не отыскали! Перекладывай с места на место, а врагу достанутся. (Мальчик задумался.) Сама не возьму, не притронусь, а укажу, укажу... чтоб убил меня дедушка Перкун*, коли я лгу!..

______________

* Перкун - славянский бог Перун, которого и тпеерь латыши нередко поминают. "Дедушка Перкун сердится, Перкун стучит", - говорят они, слыша гром.



У мальчика глаза разгорелись и запрыгали. Он вскочил с земли, схватил лежавший подле него булыжник и, подняв руку на старуху, закричал:

- Попытайся, попытайся-ка; тут тебе и дух вон!

- Что ты делаешь, проклятое семя? - вскричала женщина, вошеедшая в избу так тихо, как тень вечерняя. Взглянув на пришедшую, мальчик обомлел и выпустил камень из рук.

- Ты это, Елисавета Трейман? - спросила старушка с радостным лицом. - Голос-ат твой слышу, а глазами плохо тебя смекаю.

- Я, бабка Ганне! - отвечала Ильза, поцеловав старушку в лоб, села возле нее на кровать, развязала котомку, бывшую у ней за плечами, и вынула кадушечку с маслом, мягкий ржаной хлеб и бутыку с водкой. - Вот тебе и гостинец, отвесть душку.

Старушка дрожащими иссохшими руками схватилась за подарки, не зная, за который прежде приняться; потом бросилась было целовать руку у маркитантши.

- Ну, что нового, бабка Ганне? - продолжала Ильза, отняв у ней руку.

- Нового, нового, мать моя? Дай, господи, мне память! - сказала голодная старуха, вынув с трудом из стены заржавленный нож и подав его маркитантше, чтобы она отрезала ей хлеба. - Да, у скотника в Пебо отелилась корова бычком о двух головах.

- Э, бабка, это случилось в запрошлом лете.

- А мне, кажись, в прошлом месяце. Ахти, мать моя, как времечко-то летит! Постой же, вот тебе новинка горяченькая. Знаешь девку Лельку, чоо на краю деревни живет?

- Знаю, ну что ж?

Прислонившись к уху гостьи, старушка шепотом проговорила:

- К ней летает по ночам огненный змей...

Ильза махнула рукой в знак нетерпения и обратилась к мальчику, все еще неподвижно стоявшему на одном месте, как будто пригвожден к нему был суровым взором матери.

- К тебе, сынок баронский, чай, вести ползут свыше? Что слышно в ваших краях?

Приосанясь, отвечал Мартын:

- По крепкому наказу твоппу подбирать все, чт простачки роняют, я наполнил тебе со вчерашнего дня мешочек вестей. Придумай сама, на что они тебе годятся.

- Развязывай, малый, да смотри, ни одной нечистой порошинки!

- Вот видишь: вчера, когда бароны с кучерами высвободили своих лошадей из путов, в которые мы, с дядею Фрицем, их загнали; когда двунггие гости баронессины ускакали на четвероншгих, поднялась в замке пыль столбом. Выкопали из кладовых заржавленные пушки, вычистили их песочком, расставили в развалинах, против господского дома, против дороги в Гуммель, роздали дворовым и крестьянам ружья, пистолеты, кинжалы, большие, большие шпаги, которые только двум с трудом поднять. Баронесса говорила им, бог весть что, о короле, о любви к отечеству, о преданности к господскому дому; а новобранные, вместо всего этого, требовали вина. Правду сказать, многие сделали побоище прежде настоящего сражения, так что вынуждены были отобрать у них оружия и с трудом могли унять их воинский жар. Воротились в Гельмет многие студенты и дворяне, как будто для тогт, чтобы опорожнить недопитую бутылку, и вызвались защищать его, пока голова будет держаться на плечах. С вечера расставили часовых по всем дорогам: теперь и мышонку не пробежать в замок. Слышишь, как мяучат они, словно черт их давит? Давай-ка, думал я, боманем этих драбантов, как обманул Красный нос маленького шведского генера
Страница 61 из 107 Следующая страница