естно...
- Чем он промышляет? Да это знают даже и те, которые с ним вовсе не
знакомы.
- И несмотря на это...
- Да, несмотря на это, с ним кланяются, ему жмут руку, и люди очень
честные не стыдятся водить с ним хлеб и соль.
- Скажите пожалуйста!.. Что же значит после этого общее мнение?
- Да ровно ничего! Оно страшно только для бедняков, а тот, кто может
сыпать деньгами, смеется над этим общим мнением. Все станут ругать
какого-нибудь миллионщика-негодяя, и все к нему поедут обедать, лишь только бы у
него была уха из аршинных стерлядей да шампанского вдоволь. Прочтите басню
"Суд зверей", вот вам "общее мнение". Кто слаб, того оно задушит, кто силен, тому
оно повалится в ноги.
- Да, конечно, Грибоедов прав: "...кому в Москве не зажимали рты обеды,
ужины и танцы!" Но кто же в этом виноват? Все-таки не общее мнение; оно делает
свое дело, да мы-то своего не делаем. Оно клеймит без пощады порок, прославляет
добродетель, уважает ум, смеется над глупостью...
- И, конечно, скажете, всегда бывает справедливо? - прервал с живостью
камергер. - Вот то-то и беда, что нет! Сколько раз на моей памяти это "общее
мнение" поддерживало ничем не заслуженую славу бездарного писателя, губило
возникающий талант и помогало распространяться гнусной клевете; сколько
глупцов по милости того же "общего мнения" слывут во всю жизнь свою людьми
умными, и сколько истинно умных людей разжаловано им если не в глупцы, то, по
крайней мере, в совершенно пустые и ни на что не способные люди. "Общее
мнение"!.. Да уж не говорите мне об этом "общем мнении"!..
- Однако же недаром же есть пословица: "Глас народа - глас божий".
- Да! Если б этот глас народа был всегда справедлив или, по крайней мере,
выражал общее мнение, а то ступайте покатайтесь по Москве, послушайте!.. Вот
какая-нибудь сиятельная или превосходительная дама, которая в своем углу
разыгрывает большую барыню, примется все осуждать, всех казнить, позорить - и
тот дурень, и этот нехорош: "Помилуйте, батюшка, на что это походит? Кого нам
дали? Что это за человек?.. Его Москва не любит!" То есть я, Матрена Власьевна, его
терпеть не могу. А там, глядишь, другой барин начнет вам рассказывать такие
нелепые новости, что у вас волосы дыбом станут; вы посомнитесь, и он тотчас вам
скажет: "Да, сударь, да! Это верно! Москва говорит!" А кто эта Москва?..
Какой-нибудь отставной бригадир Панкратий Ильич с своею суиругою да кумушка
из соседнего прихода. Да что об этом говоритьь, - продолжал мой собеседник,
вставая, - вы, верно, приехали сюда не философствовать, а подышать весенним
воздухом, погулять, позевать на толпу, - так пойдемте лучше в лес да посмотрим,
как веселятся те, которые приехали сюда не в щегольских экипажах, а в плохих
колясках, тележках; на извозчиках и, как обыкновенно выражаются господа
пешеходы, на "паре вороных", то есть просто пешком.
Оставив в стороне большую дорогу, по которой тянулись длинные ряды
нарядных экипажей, мы повернули в лес и не успели сделать двадцати шагов, как
сцена совершенно переменилась. Вместо роскошногр столичного гулянья мы
увидели перед собой сельский праздник во всей незатейливой простоте его, но в
таких колоссальных размерах, что вовсе не трудно было догадаться, из какой
деревеньки пришел весь этот православный народ потешиться, погулять и напиться
чайку под тенью зеленеющих сосен, которые недели четыре тому назад, занесенные
снегом и покрытые инеем, стояли, как мертвецы, в своих белых саванах. Все
пространство, какое только можно окинуть взором, усеяно было пестрыми толпами
горожан, которые сидели на земле отдельными кружками. В одном месте курили
молча трубки и сигары, в другом разговаривали, в третьем слушали заливные песни
цыганок, в четвертом потешал честную компанию удалой детина, играя на
берестовом рожке. Везде забавлялись и везде пили чай. Эта необходимая
потребносиь нашего купечества, эта единственная роскошь наших небогатых мещан,
это праздничное, высочайшее наслаждение всех трезвых разночинцев, фабричных
мастеровых и даже мужичков - наш русский кипучий самовар дымился на каждом
шагу. Мы подошли к одному из этих самоваров, вокруг которого сидело на траве
человек пять рабочих людей из крестьян и две молодицы в нарядных телогреях. Все
они сидели чинно, попивали чаек, и не стаканами, а из фарфоровых чашек.
- Ну, вот это хорошо, ребята, - сказал мой собеседник, - вы вместо вина
пьете чай. Оно дешевле и здоровее...
- Да и батюшка не заказывает, - сказал один молодой парень, кладя в рот
кусочек леденца, который служил им вместо сахару.
- Знаете ли, - продолжал камергер, обращаясь ко мне, - вежь это уже не в
первый раз, что я встречаю простых крестьян, которые, желая повеселиться, пьют
чай, а не вино - этот медленный яд, которыйй хуже всякого другого, потому что он в
одно время убивает и тело и душу.
- Почему же яд? - сказал я. - В нашем климате умеренное употребление
вина не только не вредно, но даже полезно.
- Умеренное, - да вот то-то и беда, что умеренность редко бывает
добродетелью русского человека. В нудже наш мужичок будет сыт куском черствого
хлеба, но если он расположится погулять, то есть попить и поесть сколько душе
угодно, то уж, конечно, съест за троих немцев, а вчпьет за пятерых. Немцу что
надобно? Бутылка пива, меого две. А видали ли вы, как наши мужички пьют брагу?
Иной столько нальет в себя этого хмельного питья, что весь растечет и сделается
почти прозрачным. Немец выпьет с расстановкою небольшую рюмочку шнапсу, да и
довольно, а русский человек коли уж выпил один стаканчик "казенного", так и
подавай ему целый штоф! Нет, конечно, можно будет порадоваться, если у нас, так
же как и в Соединенных Штатах, простой народ станет понемногу привыкать пить
вместо вина чай.
- Да почему же не сбитень? - прервал я.
- Сбитень? - повторил камергер. - Конечно, зимой русскому мужичку,
когда он продрогнет на морозе, хорошо выпить стакан сбитню с перцем или
инбирем, - да это наслаждение совсем другого рода. Притом же с этим сбитнем
много хлопот, его надо варить умеючи, и для этого есть даже особенные мастера, и
обойдется-то он гораздо дороже чаю.
- Неужели дороже?
- Разумеется. Попытайтесь-ка напоить сбитнем русского мужичка да
напоить, как говорится, до отвалу, так он у вас на полтину выпьет. А чай что такое?
Был бы только самовар, вода непокупная, чаю для троих довольно на двадцать
копеек, на десять леденцу, и вот наш муичок примется пить не торопясь, с
прохладою, выпьет чашек десять горячей воды, которая пахнет немного чаем, и
протешится часа два за медную гривну. Оно и дешево и безвредно, а между тем есть
чем и похвастаться. "Были, дескать, в Сокольниках, на бар посмотрели, чаю пили
вдоволь... Неча сказать - потешились, погуляли досыта!" Однако ж, - примолвил
мой собеседник, - вот мои пролетки, пора домой!
- И мне также пора, - сказал я, - теперь еще ехать можно свободно, а как
все разом хлынут с гулянья, так и на Сокольничьем поле будет тесно. Здесь же все
ездят шагом, а там начнется такая скачка, что упаси, господи! Все кучера с ума
сойдут, кинутся во все стороны, начнут перегонять друг друга, благо жандармов нет
- воля!.. Гони себе и в хвост, и в голову!.. Беда, да и только!
- И это также, - сказал камергер, садясь на свои пролетки, -
характеристическая черта русского народа. Заставили его поездить часика четыре
тихо, чинно, по-немецки, а там как дали волю русской удали, так уж только
держись!
Я простился с камергером, отыскал свою коляску и отправился домой. Когда
я стал подъезжать к Красному пруду, то оглянулся назад, - все Сокольничье поле
было усыпано экипажами: немецкое гулянье кончилось, и началась русская скачка.
IV ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ
Княгиня Дымова уехала с сестрицей,
Степан Степанович отправился с женой.
Все едут на воды. Зачем же мне одной
Нельзя пожить хоть годик за границей?
Чем хуже я других?..
Из рукописной комедии
1. СБОРЫ
Действие происходит за Москвой-рекой, на Ордынке, в доме Андрея
Тихоновича Оборкина. Гостиная, выкрашенная малиновою краскою, мебель
орехового дерева, обитая желтым полуштофом с голубыми разводами. На стене
против окон большая фамильная картина, представляющая все семейство
Оборкиных, то есть: Андрея Тихоновича в летнем сюртуке, супругу его, Марью
Алексеевну, в белой кисейной блузе, племянника Андрюшу в синей курточке и
толстого мопса Шери в розовом атласном ошейнике, - все это прекрасно
сгруппировант: кругом деревья, зелень, цветы, прозрачный ручеек; Андрюша ловит
бабочку; Марья Алексеена сидит на дерновой скамье; мопс Шери лежит у ней на
коленях; Андрей Тихонович стоит позади; у мопса глаза до половины закрыты - он
дремлет; муж смотрит с умильной улыбкой на жену; она глядит задумчиво на ручей
и держит в руке раскрытую книгу, в которой написано крупными буквами: "Так
мирно и спокойно течет жизнь наша!" Под этой картиной стоит диван, перед
диваном круглый стол, на котором разбросаны французские альманахи, несколько
томов "Странствующего жида", первый том "Лелии" Жоржа Занда, подробная карта
Европы и толстый "Guide des Voyageurs". На диване сидит Марья Алексеевна и
читает "Московские ведомости". Сбоку за тем же столом Андрей Тихонович
Страница 68 из 109
Следующая страница
[ 58 ]
[ 59 ]
[ 60 ]
[ 61 ]
[ 62 ]
[ 63 ]
[ 64 ]
[ 65 ]
[ 66 ]
[ 67 ]
[ 68 ]
[ 69 ]
[ 70 ]
[ 71 ]
[ 72 ]
[ 73 ]
[ 74 ]
[ 75 ]
[ 76 ]
[ 77 ]
[ 78 ]
[ 1 - 10]
[ 10 - 20]
[ 20 - 30]
[ 30 - 40]
[ 40 - 50]
[ 50 - 60]
[ 60 - 70]
[ 70 - 80]
[ 80 - 90]
[ 90 - 100]
[ 100 - 109]